«Кто?»
«Любой, кто может внимать. Короли, епископы, рыцари, маги, крестьяне, жены, монахини, мудрецы, дураки, молодые, старые, еще не родившиеся, уже умершие. Все. Все королевство станет нашей сценой, солнце — освещением, ночь — занавесом».
«Сцена — королевство! — крикнул один из актеров, подбоченился и поднял руку, чтобы зажечь глаза и души воображаемой аудитории. — Сцена — королевство, актеры — принцы, зрители — монархи!
[330]»
«И какие узы привлекут нашу аудиторию? — спросил ухмыляющийся Томас. — Какие нам сопутствующие силы изменят мир пред их глазами и ушами?»
«Любовь, Магия, Mathesis
[331], — сказал Осел. — И величайшая из них — Любовь».
«Религия, — с благоговением добавил актер. — Воля Всевышнего колеблется под воздействием искренней молитвы».
«Хорошо сказано, — провозгласил Осел. — Иисус был величайшим из волшебников, а религиозные узы сильны: давайте решим, какая из всех религий лучше всего послужит человечеству, а какая принесет наибольший вред. Поддержим одну, отречемся от другой. Лично я (добавил он, к удивлению актеров) предпочитаю католическую веру. Но сейчас более полезно и удобно лютеранство».
«Так давайте выберем более полезную и удобную», — сказали актеры.
«Мы будем добрыми христианами и немцами», — сказал Осел.
«Ach du Lieber»
[332], — сказал Том.
«Мы будем осуждать папу и султана и любить каббалу, prisca theologia
[333], Эгипет и евреев. А более других людей мы будем любить императора. Мы не будем богохульствовать. Мы будем говорить с почтением к Всевышнему и грядущей жизни».
«Аминь», — сказали они.
«Станем братьями? — крикнул Осел, Филипп Габелльский, и протянул им свои руки с девятью пальцами. — Поклянемся быть верными друг другу, не причинять вреда людям, помогать, лечить, поступать справедливо?»
«Клянемся, — сказали остальные. — Мы — джорданисты. Мы к твоим услугам».
«Нет больше ни тех, ни тех, — сказал Филиппо, ибо больше нет Джордано. — Теперь мы все братья. И мы братья всем тем, кто искал нас, мечтал о нас, надеялся, что такие, как мы, должны теперь жить на земле или однажды будут жить; всех тех, кто является novatores
[334] и желает творить все новое, всех тех, кто желал возвращения prisca theologia Орфея, Эгипта и Пифагора. Мы пригласим их всех. Для них всех братья станут приманкой и зверем, наживкой и рыбаком».
«Символ, — сказали актеры. — Нашему братству нужен символ».
Бывший Осел присел, подобрав полы мантии жестом, который он не использовал много лет. Он поставил новый локоть на новое колено, положил новый подбородок на маленькую ладонь и забарабанил пальцами по новой гладкой щеке.
«Роза, — наконец сказал он. — И крест».
Актеры посмотрели друг на друга и, соглашаясь, закивали. Роза и крест: хорошо.
«Fraternitas Rosæ-Crucis»
[335], — сказал он. И актеры увидели слезы в его больших серых глазах. Роза, ибо розами многоименной Исиды он питался, вырастив их в теплице своего сердца. И крест, но не христианский, а эгипетский, который он носил на своей волосатой спине; крест, который узнали актеры, монада, которую заново открыл доктор Ди и которую он объяснял бедному покойному Джордано в самой сокровенной комнате замка, возвышавшегося над тем самым городом, в котором они сейчас находились: crux ansata
[336], маленький человек, уперший руки в боки, символ самого себя.
«А теперь пойдем, — сказал он, поднимаясь, — и сами понесем этот cemittá
[337] до конца и возвестим о другом, гораздо лучшем — Милосердие Красота Мир, — который мы создали для всех».
Глава пятая
В это время на небесах шла война.
Впервые, много лет назад, ее увидел in chrystallo Эдвард Келли, тогда живший в Кракове: воинства ангелов вышли из сторожевых башен, стоящих в четырех концах вселенной: «красной, как только что пролитая кровь, — сказал он Джону Ди, — белой, как снег, зеленой и многохвостой, как шкура дракона, и черной, как вороново крыло или сок черники»
[338]; четыре вида, из которых создан мир, собрались воевать: и не прошло много времени, как они повстречались. Вслед за тем на нижних небесах души героев, великие дэмоны, духи-хранители и ангелы народов напали друг на друга. Они не могли знать, что борьба в небесах велась за образ нового, еще не возникшего мира, которого никто из них не мог себе представить. Тем не менее, поскольку самые нижние властелины воздуха граничат или соприкасаются с самыми верхними властелинами земли, государства и народы, князья и церкви тоже взволновались и решили, что против них строят заговоры и самое лучшее — опередить врагов и нанести удар первыми.
В 1614 году начали появляться таинственные сообщения о Невидимых Братьях среди нас, о Всеобщей Реформации Всей Видимой Вселенной, звездных посланниках и Таинственнейшей Философии человекообразного креста (stella hieroglyphica), изложенной неким Филиппом Габелльским, которого никто не мог найти, чтобы поблагодарить или сжечь. И сотня других братьев, от Англии до Вены, независимо друг от друга заявили о себе: да, я посвящен в их планы и тайны; да, я солдат невидимой армии мудрости и мира.
А потом несчастье: в июне 1617-го Богемские Сословия встретились в городе Праге и избрали эрцгерцога Фердинанда Австрийского следующим королем.
Как могли сословия так поступить? Кристиан Ангальтский убеждал, льстил и умолял их выбрать взамен него Фридриха, курфюрста Пфальцского, протестанта, который защитит права чешского протестантского большинства и всех его церквей, братств и конгрегаций; рыцаря sans peur et sans reproche
[339], который воистину был тем самым любимцем всех небесных сил, чьим тестем был король Англии Яков и чья жена названа в честь королевы Елизаветы, доблестной защитницы Англии, уничтожившей испанский флот и пустившей его на дно. Но никто пока что не верил в приятного молодого человека или его замечательную судьбу. И, как во сне, в котором вы ничего не можете изменить и делаете то, чего не должны, сбитые с толку сословия в конце концов проголосовали за эрцгерцога Фердинанда, сурового и ревностного католика, Габсбурга, деспота, очень способного и неуступчивого человека, который, безусловно, скоро также будет избран императором.
