Только после года оскорблений и карательных законов со стороны этого избранного короля-католика и его представителей дворяне-протестанты Богемии наконец проснулись и восстали. 23 мая 1618 года делегация вельмож, за которой следовала куда большая толпа граждан, пришла в Градчаны, взобралась по огромной лестнице, заняла все кабинеты и комнаты, гоня перед собой, как овец, императорских чиновников, пока в последнем зале не были обнаружены два отступивших туда имперских наместника. Po staročesku!
[340] Выбросить их!
Пражское выбрасывание из окна. Старший наместник, Мартинец, полетел первым; второй, Славата, умоляя дать ему исповедника, вцепился в косяк, пока его не ударили рукоятью кинжала по руке и он не полетел следом. Их секретаря, пытавшегося незаметно ускользнуть, выкинули вслед за ними
[341]. Никто из них не погиб; они упали в навозную кучу, которая находилась под окном и смягчила их падение, а может (как утверждали католики), им помогла Дева Мария, которая развернула свой небесный плащ, чтобы поймать их. Навоз и Дева, и не так уж много вреда: вот что произошло в Праге.
Для того времени очень мягкая революция, совершенная во имя сохранения всего того, что было при Рудольфе, который никогда ничего не менял. Толпа вторглась в еврейский квартал, что происходило всегда при всякого рода беспорядках, хотя на этот раз ущерб был меньше, чем обычно; разрушили католические церкви, но только те, которые построили совсем недавно на земле, конфискованной у протестантских конгрегаций; изгнали иезуитов. А потом предложили корону Богемии курфюрсту Фридриху.
И это изменило все. Фридрих был среди тех немногих, кто не удивился.
Должен ли он согласиться? Действительно ли Бог хочет, чтобы он принял чашу сию
[342]? Или пусть ее пронесут мимо? Он спросил жену. Будут тяжелые испытания, сказал он. Лучше я буду есть капусту как королева, чем ростбиф как курфюрстина, сказала Елизавета.
Но тогда его назовут мятежником, восставшим против императора, объявят вне закона, сказал он ей, и ему придется воевать против монарха, которому он присягнул, помазанника божия, которого он должен уважать превыше всего. У императора Фердинанда лишь один глаз, да и тот не слишком видит, сказала Елизавета.
Однако же он не мог решиться.
И в этот момент к воротам Гейдельберга подъехала английская труппа, Englische komödianten
[343], прибывшая с новыми пьесами, барабаном и тамбурином, зверями и акробатами; они разбрасывали лепестки роз и соль. Елизавета захлопала в ладоши. О, это лучшие, сказал Ангальт, который знал все, лучшие в трагедии, комедии, истории, исторической комедии, трагической истории, пасторальной трагической исторической смешной.
Что они ставили? «Игру в Шахматы, представляющую Свадьбу Белой Королевы и Червонного Короля, вместе с бесконечными шутками Купидона, и пробуждение его матери, Венеры»; «Взвешивание мысли, могучей и мудрой, и кто не выдержал испытания»; «Торжественные Клятвы братьев Золотого Камня защищать Короля и Королеву, их Сына, их Дочь и всех людей доброй воли»; «Трансформации и Чудеса земли, воздуха, огня и воды, объединение Розы и Креста и возвращение, с течением времени, всех хороших вещей».
Пьеса, прошептал Том товарищам, это то, чем мы поймаем сознание короля.
И Фридрих принял корону Богемии. В сентябре 1619 года он написал Богемским Сословиям: Это божественное призвание, я не могу отказаться. В следующем месяце чета двинулась из Гейдельберга, рука в руке прошла под Воротами Елизаветы, одетая в соответствующие астрологические цвета — она в цветах Венеры, белом и голубом, он в цветах Марса, золотом и красном. Как бы переворачивая музыку божьей милости
[344], которую играли, когда Елизавета приехала из Англии, барабаны и трубы играли в страстном фригийском ладу
[345]. Позади шли солдаты, слуги, вельможи, дамы, оруженосцы, пажи — и их актерская труппа. За холм, в далекую страну.
Им потребовалось несколько недель, чтобы достичь Праги. Преобразование мира, по которому вы проезжаете, требует значительно больше времени, чем если просто преодолевать расстояние. Во всех городах и городках Рейнской области народ лил слезы, когда Фридрих и Елизавета проезжали мимо, как будто они везли с собой свою родину. По другую сторону от границы города и городки Богемии радостно встречали их с радостью, забрасывая розами; потом, когда они поднялись на горы, из леса вышла толпа косарей, крестьян-гуситов (или переодетых актеров), которые гремели своими цепами; их предводитель, гуситский проповедник, произнес длинную речь, полную благословений и приветствий. Под их правлением земле Гуса бояться нечего.
И пусть они оставались всего лишь счастливой парой, молодыми родителями (один сын уже пронзительно кричал в кроватке, вторым она была беременна), что могли обидеть своих новых подданных и задеть их чувства, но разве это было важно? В Праге наряды Елизаветы шокировали кальвинистов, ее грудь была символом, конечно, но одновременно и просто женской грудью, слишком открытой. Король голый плавал во Влтаве, а она со своими дамами смотрела на него с берега, к ужасу старейшин. Пускай бормочут что хотят, лучше посмотрите, как он выходит из волн, словно Леандр, словно юный речной бог. Еще больше людей были шокированы, когда она решила сбросить древнее тело с распятия, стоявшего посреди Карлова моста. Это тело совершало чудеса для тысяч, его приколоченные гвоздями ноги стали гладкими от поцелуев верующих. Этот голый пловец, сказала мстительная Елизавета
[346].
Бывшие джорданисты — неузнанные своей старой публикой, перед которой они когда-то ставили Faustspiel
[347] и комические выдумки осла Онорио, — теперь играли под эгидой короля и его королевы, перед разодетыми в золотую парчу людьми, в пражских дворцах и особняках, под музыку из античных пьес; они играли драмы, которые были великими Обещаниями, в них действовали ипостаси Добродетели и уморительного Порока, а зрители смеялись, плакали и решали изменить свою жизнь. Они ставили «Изгнание торжествующего зверя»
[348], они ставили «Свадьбу Агента и Пациента», они ставили «Апофеоз Рудольфа II на Счастливых Островах». Хотя Филипп Габелльский и его труппа не стали участвовать в праздничной процессии Всех Систем Мира, прошедшей, быть может, преждевременно, по улицам в честь королевской четы — как можно изобразить его бесконечную, вечно длящуюся вселенную с солнцами и планетами? — но они могли смотреть и смеяться. Ученые из Каролинума
[349] представили мир по Птолемею, со сферами, эпициклами и зеленой Землей, оберегаемой Божьими руками, зрачком его глаза; мастера из императорской обсерватории изготовили видение Тихо Браге: словно журавли, взлетали акробаты, изображая планеты, скачущие по кругу вокруг солнца из золотой фольги, причем солнце и планеты кружились вместе (толпа ахала, следя за их полетом) вокруг все той же зеленой Земли
[350]; и наконец, тридцать волов тянули огромную повозку Коперника, которая везла солнце — огромную лампу, что горела сквозь стеклянную звезду, — а вокруг него разбросаны все планеты, включая маленькую Землю. В сиянии стеклянного солнца можно было разглядеть лик, который считали Всевышним, но некоторые утверждали, что он скорее похож на Галилея. Следующей появилась развеселая повозка Кеплера, орбиты планет вокруг солнца в центре изображались пятью геометрическими телами, в каждом из них готовился соответствующий напиток: старое пиво для Сатурна, белое вино для Венеры, золотое токайское для Юпитера — возможно, из-за них, которые раздавались слишком свободно, но постепенно шествие пришло в беспорядок, повозки столкнулись, волы и серые лошади стали толкать друг друга, кучера не сумели их остановить, и, наконец, все Системы Мира стали раскачиваться, флаги, объяснительные надписи, сферы и mappa mundi
[351] попадали друг на друга — в конце концов это лишь штукатурка, дранка и бумага — и безнадежно перемешались; священники, ученые, ремесленники и солдаты начали драться, солнце Коперника погасло, актеры, одетые планетами, срывали наряды друг с друга, открывая обнаженное существо. Так что все повеселились до упаду, хотя некоторые из присутствующих восприняли это как тревожное предзнаменование: нарисованные миры столкнулись, а если так, то почему не миры, которые они изображали?
