Они внесли гроб в глубокую холодную пещеру, ничуть не большую, чем его келья в неаполитанском монастыре или камера в Риме, зато сверкавшую десятью тысячами карбункулов, выросших в безмолвной матке земли и покрывавших морщинистые стены: много лет назад Андреас Боэций де Боодт
[360], охотник за драгоценностями при великом Рудольфе, нашел это место, но не сказал никому, вероятно зная, что однажды появится гость, достойный лежать здесь.
Никто больше не плакал. Братья знают, что смерти нет: ни их друг Филипп, ни маленький осел, в плоть которого он облекся, ни великий Бруно, чей дух нашел убежище в этом теле, не умерли; то бесконечно малое, что составляло их сущность, перемещаясь по бесконечной вселенной, создаст другие существа, такие же странные, простые и удивительные. Он мог только надеяться — нет, он ожидал, — что через много столетий атомы, составлявшие его душу, снова потянутся друг к другу, будут искать друг друга в бесконечных пространствах и, наконец, где-то в ином месте составят душу, его собственную душу: соединившись, они узнают, чем они были раньше. Где-то, в другом месте, в этом мире или в ином, или же в этом мире, когда он станет другим. Ибо никто не может родиться в одном и том же мире дважды.
В ту ночь в соборе Святого Вацлава пели Te Deum и Non Nobis
[361]; король и королева, одетые не в красное и белое, а в золотое и серебряное, словно солнце и луна, Аполлон и Кинфия
[362], переставили часы творения на первый час. Во время службы храм наполнился летающими putti
[363], все видели их и слышали их голоса: всем было ясно, что это поздравление и одновременно знак Божьего благословения. (На самом деле эти ангелы были беззаботными детьми, летающими где угодно.)
Потом в золотой город призвали членов братства Монады, тех, которые покинули его: мужчин, женщин и других, евреев, итальянцев, голландцев, священников, рыцарей, садовников, нищих, воров. Тех, кто знал, как обращаться с ангелами, был знаком с их коварным и строптивым нравом; кто знал Artes magnæ lucis et umbræ
[364], великие искусства света и тени, даже более великие, чем искусство создания золота, хотя позвали и золотых дел мастеров, а также оборотней и сомнамбул, дневных лекарей и докторов всех наук: всех тех, кто искал Братьев Розы и Креста, или выдавал себя за одного из них, или думал, что он один из них, или знал, что они должны существовать. Их призвали при помощи мировой стеганографии
[365], которая долго таилась в ожидании призыва, невидимая и неслышимая Посланница; она явилась в надлежащий астральный час, — на огромных крыльях, украшенных «павлиньими глазами», облаченная в небо и звезды, — неся с собой связку приглашений; она пролетела над сушей и морем, как пролетел и этот Час: и он, или это была она, одновременно трубач и трубный зов, прокричал шепотом в каждое ухо именно то слово, которое заставляло сердце направиться в правильном направлении: пойти и уложить нужные вещи в потрепанный мешок или в кованый сундук или снарядить караван вьючных мулов и двинуться в путь.
И там, в комнате-тетраде, в центре замка, находящегося в центре Золотого Города по имени Адоцентин, разве они не собрались наконец вместе в определенный час определенного дня? Разве они не сбросили наконец старые одежды, которые носили лишь для того, чтобы нигде не выделяться среди остальных людей: подбитую мехом судейскую мантию, доспехи и латные рукавицы, шутовской наряд, заношенное платье ученого, пышный наряд шлюхи, цыганские браслеты, ризу и митру? Брат, сказали они друг другу; брат, и обнялись, потому что наконец могли это сделать. Ты, сказали они и засмеялись или обрадовались; я никогда не думал, что увижу здесь тебя. И другие тоже, которых они не могли видеть, но могли чувствовать и наслаждаться этим чувством, существа, которые спокойно, возбужденно или мрачно бродили среди них, посланцы и представители иных сфер, нижних, верхних или далеких, — они прибывали с благословением, предупреждениями, дарами, вызовами.
И тогда, наконец, произошло Великое Восстановление, не все сразу, не без издержек и сожалений, но теперь повсюду: ретроградная революция, обратное сальто чуда, предпринятое, чтобы развернуть, словно галеон, развитие мира и направить его опять в Золотой Век, который лежит в прошлом, в начале, но который теперь можно было найти в грядущем времени, как много лет назад предсказал в Эгипте Триждывеличайший Гермес: постепенное возвращение всех добрых вещей по воле Господа. Или при помощи богов, как сказали бы джорданисты, понимая под богами не что иное, как основания мира, основные принципы божественного плодородия, бесконечного и упорядоченного. Основания, которые заставили все вещи быть именно такими и одновременно сделали их способными к изменениям, основания, которые действуют сейчас и будут действовать всегда, и только потому, что они могут: мы называем их богами, ибо они внутри нас, ибо они создали для нас наши тела и души, ибо мы давно узнаем их лица, ибо мы любим и боимся их, и нуждаемся в них, каждый из нас.
Вот так мир и стал таким, каким мы бы сами стали. Этот мир, наш огромный чудесный и прекрасный мир, и наше благотворное солнце, Солнце-Аполлон, которое с тех пор стало больше и добрее; вокруг него с любовью кружатся огромные добрые существа, такие же, как наша Терра — со временем наши аэронавты обязательно посетят этих животных на своих крылатых кораблях, которые поднимутся в воздух и выше лунной сферы при помощи Воли и ее кузена Эроса. Наши моря изобилуют метаморфозами, в наших пещерах, под присмотром одиноких дэмонов, растут огромные жемчужины; наши имеющие стены и башни города защищены их собственными genii
[366]; в наших знаменитых университетах и аббатствах не запрещена никакая мудрость и ошибки наказываются разве что смехом. Наши многочисленные, любимые народом монархи, короли и императоры вместе удерживают свои безобидные вымышленные империи, просто пребывая в их центрах, словно пчелиные матки; их питают маточным молочком мудрые маги, которые могут вытаскивать из разжиревших сердец правителей алфавит всех добрых понятий: Мира, Изобилия, Справедливости, Наслаждения, Мудрости и Удобства. Просто знаки, да: но знаки — это пища и корм для нас; на самом деле они и есть вся пища и корм, которые нам нужны: всем нам, находящимся здесь.
