Так что именно Бруно, а не фантом, призрак, имитацию, фикцию, мираж или родственный дух, созданный из мысли, был сожжен под шумные приветствия и ненавидящие крики на Кампо деи Фьори в юбилейном 1600 году. Это был он, его тело, его жизнь и книги, из которых был создан его разум. Толпа могла видеть, как его кожа покрылась пузырями и почернела, волосы и борода вспыхнули, и в конце концов тело превратилось в бесформенную массу, похожую на ту, которая остается от рухнувших сгоревших домов. Позже некоторые утверждали, что видели, как его дух поднялся над погребальным костром и был унесен прочь то ли ангелами, то ли демонами, но люди часто говорят такое и, однажды сказав, начинают верить, что это действительно случилось, и никогда не забывают своих слов.
После чего вращающийся шарик последовал этим путем, а не другим, и со временем оказался в 1619 году, когда молодой человек по имени Рене Декарт, сын судьи без определенной профессии, путешествовал по Германии; именно тогда чехи сражались против всей Европы. Он посетил Гейдельберг, тогда еще стоявший во всей красе, и позже с удовольствием вспоминал знаменитые статуи, которые видел там, движимые только силой воды, проходящей по трубам внутри них. Акид и Галатея
[372]. Эхо и Нарцисс
[373]. Аполлон и Музы. Мидас и Поющий Тростник
[374]. А если, задумался Рене, наши тела — статуи из плоти — тоже движутся похожим образом? Зимой он переехал в дом в Нойбурге, на границе Баварии, и несколько недель не выходил из комнаты, обогреваемой большой керамической печкой — очень горячей! — и думал. Он думал о том, как открыть основы всего знания, имеющие неоспоримость самоочевидных истин математики, философскую систему, свободную от неопределенности и многозначности слов
[375]. Он слышал о розенкрейцерах и их обещании новых плодотворных систем и думал о том, как бы разыскать их; он даже нарисовал (хотя, может быть, в шутку) тщательно продуманный титульный лист книги, посвященной братьям Розы и Креста, столь известным в Германии.
Мы знаем, что в этой теплой комнате в канун дня Святого Мартина у молодого Рене было несколько сновидений — на самом деле три, — показавшихся ему крайне важными. Ему приснился мощный, все уродующий ветер, школа и часовня, к которой его толкает ветер; потом подарок — сладкая заморская дыня; и, наконец, энциклопэдия всех наук, превратившаяся в книгу поэм. Он попытался прочитать поэмы, но они (как часто бывает во сне) все время менялись, а та, которую он искал, исчезла. Одна из поэм Авсония
[376] начиналась с пифагорейского выбора: каким жизненным путем я пойду
[377]?
Это правда, это записано
[378]. Проснувшись, он почувствовал, что мир перекошен, наполнился странными искрами или огнями, которые он мог видеть в своей комнате. Он опять заснул и, проснувшись утром, понял, что Бог открыл ему истины, которые придется развивать всю жизнь, но которые, в конце концов, превратятся в непреложный факт. Он решил, что посланные ему сны должны заставить его осознать свои грехи, о которых, кроме него, не знал никто. Тогда он подумал о Деве и поклялся, что, если сумеет, совершит паломничество в ее усыпальницу в Лорето
[379]. Вполне возможно, что он уже был на дороге в Италию, когда вместо этого решил присоединиться к католической армии, идущей на Прагу на сражение против Зимнего короля и Снежной королевы.
Битва за конец мира продолжалась недолго. На рассвете Рене и императорская армия запели «Salve Regina»
[380] и пошли в атаку. Девизом дня была «Sancta Maria». (На долгое время — начинавшаяся тогда война продлится тридцать лет — это будет война между Богом и Марией.) Как только туман рассеялся, в мутной дымке открыв сторонам друг друга — колышущиеся поля созданий, похожие на табун стогов или бредущий косматый скот, — подул легкий ветер.
Легкий ветер, способный размешать желтый туман, но не разогнать его. Ветер юный и неопытный, изучающий свои способности и свою работу, но пока без цели; ветер, который носился вместе с великими медленно движущимися потоками воздуха с запада на восток, от Альбиона к Средиземному морю, над горами Баварии, блуждая и удивляясь. Когда он задул более ровно, день над Белой горой стал яснее. Но не свет дня: стало понятнее то, чем был этот день, хотя не всем сразу, а некоторым совсем даже нет.
Маленький ветер. Первый принесет время, сказала ангел Джону Ди, второй унесет обратно
[381].
Солдаты-протестанты, занимавшие высоты, почувствовали его первыми, подняли к нему головы и носы, чтобы понять, с какой стороны света он дует. Различные неземные войска, стоявшие позади них, тоже почувствовали его и оглянулись, чтобы увидеть, кто — или что — приближается к ним сзади. Они знали, что не зефир
[382]. Они были поражены, когда ветер подхватил их и унес прочь, одного за другим, словно метла, из «того, что есть» обратно в «то, что было», навсегда. В мгновение ока эти силы исчезли, обратились в ничто — ибо все они, в сущности, были ничем, меньше, чем ничем, просто знаками, просто фантомами, — и больше не могли помочь человеческим солдатам, оставшимся только с человеческими командирами, которые стояли на незначительном маленьком холме за пределами спорного города в центре Европы в начале другого сражения в другой войне. Теплое дыхание людей сгущалось в холодном влажном воздухе. Они думали о том, как коротка жизнь и как мало стоит обещание Небес. На другой стороне происходило то же самое, как в зеркале. А потом первая цепь католических копейщиков, крича так, как будто плакали перед своими матерями, обрушилась на левый фланг протестантов.
