В последующие годы и в последующих книгах он иногда спрашивал себя, может ли он каким-нибудь образом послать им сообщение, одному или нескольким; заставить их осознать собственное положение, эту специфическую инверсию того, что мы, во всяком случае, большинство из нас, называем реальностью бо́льшую часть времени. Сказать в ухо некой души хотя бы заповедь, совет, вселить надежду на пробуждение.
Как будто доктор Понс наклонился к нему, кисточка на его феске качнулась, и он приложил руку ко рту, чтобы крикнуть: проснись.
Конечно, бо́льшую часть времени авторы настойчиво не замечают такие вещи и пытаются не дать заметить их читателю, в точности так же, как Иалдабаоф, его боги и демоны должны настойчиво добиваться того, чтобы мы не замечали их обманов и подтасовок. Но что, если герои его, Крафта, книг однажды смогут их заметить? Смогут проснуться от этого сна, сна Червонного короля, проснуться даже от сна о пробуждении: встать и выйти в безграничный обычный день, в весну, дождь и биение их сердец. Возможно ли это?
Да, да конечно. Но только в литературе.
В Дальних горах настал полдень. Крафт решил, что скоро он позволит себе виски, но не полный бокал со льдом; он плеснет чуть-чуть, чтобы только прикрыть донышко хрустального бокала, чтобы там отражался свет. «Четыре розы»
[415]. Надо заглянуть в холодильник и что-нибудь съесть, но при этой мысли желудок вывернуло наизнанку, в буквальном смысле, одна из тех старых метафор, которые, если ты живешь достаточно долго или слишком долго, перестают быть метафорами.
И все-таки он выпил виски: более прекрасное и ободряющее в стакане, чем во рту или в сердце. Ну ладно.
Зазвонил телефон.
— Старый друг, — сказал Бони Расмуссен, голос его казался таким далеким, будто доносился не из трубки, а оттуда, где он находился, из дома в паре с чем-то миль от Крафта
[416]. — Хочу узнать, сможешь ли ты сегодня вечером поиграть в шахматы?
— А, да.
— Я был бы рад приехать к тебе. — Крафт почти перестал ездить. Его исчезающее умение водить или то, что он считал, будто оно исчезает, иногда вселяло в его сердце такой страх, что он внезапно нажимал на тормоза на полном ходу, едва не вызывая тех ужасных последствий, которые ему представлялись.
— Mon empereur
[417], — сказал Крафт. — У меня вопрос.
— Все что угодно.
— Вопрос. Не просьба.
— Да, — ответил Бони. — Стреляй.
— Допустим, я внезапно сойду со сцены. То есть паду мертвым. Боюсь, я не слишком хорошо готов к такому развитию событий.
— Нечего торопить события, — сказал Бони после странной паузы. — Но, конечно, мы должны выстроить всех твоих уток в ряд.
— Да, да. И самую большую утку поставить первой, и именно она у нас будет строго на своем месте.
— Ты имеешь в виду книги и права на них, а?
— Да. И они перейдут к тебе. То есть к Фонду. И этот дом.
— Может быть, мне стоит приехать? — спросил Бони. — Сегодня чудесный вечер.
— У меня куча дел. Я вел дневники. Я исписал кучу бумаги и еще больше напечатал на машинке. Я не хочу, чтобы любое тело могло прочитать их
[418]. Хотя, не сомневаюсь, скука помешает ему или им преуспеть.
Бони долго молчал. О вечности можно размышлять долго, очень долго.
— Ты можешь, — наконец сказал он, — уничтожить их сам. Что бы ты о них ни думал, они слишком... слишком...
— Почему-то я не могу это сделать, — ответил Крафт. — Как будто таким образом я прикончу мое беспорядочное и переполненное собственное сознание. Я испытываю глубокий ужас при мысли о самоубийстве.
Молчание.
— Конечно, они ничего не стоят. Но они мои. Я как тот бездельник на скамейке в парке, который набивает одежду газетами, чтобы ему было теплее
[419].
— А среди них есть новые? — спросил Бони.
— Да, немного. — Крафт поднял глаза к потолку, как будто Бони мог это увидеть. — Немного. И там тоже есть вещицы.
— Вещицы, да.
— Отвратительная распродажа хлама. Что делать. Утешительно ли думать, что мы унесем наши тайны в могилу, только потому, что другие не смогут найти их среди мусора?
— Старый друг, — сказал Бони. — У тебя не такой большой дом, как у меня. Или такой же набитый всем на свете. У меня есть твои материалы за несколько лет.
— Позволь мне спросить вот что. Допустим, я передам этот дом вместе со всем содержимым тебе, то есть Фонду, конечно. Тогда не будет ли лучше всего, если я просто оставлю все как есть? Я доверяю тебе найти все, что стоит найти, и выбросить остальное.
— Не думаю, что ты должен принять это решение сейчас, — сказал Бони. — Хотя, разумеется.
— Да.
— Если тебе нужно было почувствовать, что с этим все.
— Да.
— На всякий случай.
— Да. — Он дал всему несказанному перетечь туда и обратно по проводу, призрачный разговор, который он (и Бони, разумеется) почти слышал. Потом сказал: — Я обещаю сыграть в другой раз, дорогой друг. А сейчас у меня свидание с грелкой. Но я уже чувствую себя лучше.
— Я очень рад.
— Ты позвонишь завтра?
— Конечно. И не беспокойся ни о чем.
Спустя какое-то время Крафт встал — теперь он каждый раз слегка удивлялся, что у него есть на это силы. Он собрал вместе письма, которые прочитал, и вложил их обратно в конверты, из которых они появились. Потом груда напечатанных на машинке желтых листов; самый верхний лист уже выцвел от солнца, бившего сквозь окно кабинета. Никто не знал о ее существовании — только он.
