— Да. Я готова.
— Привет, — сказал Пирс.
— Привет. Это ты.
— Это я.
— Я думала, ты не позвонишь. Что ты не сможешь. Только в крайнем случае.
— Ну.
— Произошел крайний случай?
— Нет. Не произошел.
Молчание. У нее всегда была странная манера замолкать посреди телефонного разговора, то ли нечего было сказать, то ли она задумалась или отвлеклась. Она не боялась, что собеседник может подумать, будто она ушла или молчит от раздражения или нетерпения.
— У меня маленький прорыв, — наконец сказал он. Она не ответила, и он, немного подождав, добавил: — Я был неправ. Насчет книги. А сегодня, ну, понял. Мне кажется.
— Хорошо. Как тебе там?
— Все в порядке.
— Точно в порядке?
— Не знаю, сумею ли я выдержать. Целых две недели.
— Выдержать что?
— Молитвы. Колокола каждые три часа. И даже во время еды мы слушаем записи о внутренней молитве. Это бормотание.
— Звучит не так плохо.
— Я вроде как начал бояться. Съеживаюсь, едва услышу. Похоже, у меня аллергия на католицизм. В конце концов.
Она засмеялась. Из того далекого далека, где она находилась, доносились веселые крики.
— Как пчелиный рой, — сказал он. — Не ожидал. Как девочки?
— Господи, Пирс, прекрасно. Просто великолепно. Вчера я ходила к врачу...
— Да, и...
— Он вспомнил время, когда они еще ползали, и я пришла к нему на осмотр, и он спросил меня, делаю ли я упражнения. Помнишь? И я ответила оп нет не делаю, а потом сказала, ну на самом деле делаю. Поднимаю тяжести. Да. Их зовут Вита и Мэри.
И тут же, как по команде, Пирс услышал, как двое детей промчались мимо нее, эффект Доплера от их криков приблизился и удалился.
— Они еще не в кровати? — сказал Пирс. — Уже где-то девять вечера.
— Кортни уложила их, но они так и не заснули. Когда я приехала с работы, они клевали носом, и машина разбудила их. Так говорит Кортни.
Новая порция счастливых криков из ее мира. Она не собиралась продолжать рассказ о своем посещении врача.
— Как Аксель? — спросил он.
— В порядке. Скучает по тебе. Когда ты уехал, он ходил так, как будто пытался не шуметь, представляешь? И у него такое лицо. Дворецкий-призрак. Пытается одновременно и помочь, и не быть рядом.
— Ну и ну!
— Пугает девочек. Очень старается.
— Я скоро вернусь.
— Нет, — твердо сказала она. — Оставайся там. Не торопись домой. Делай свою работу. Мы ведь договорились. Мир и покой, бесплатно. И... как они это называют? Пристанище? Прибежище?
— Убежище. — Комната в Убежище, простая пища, консультации (при желании) и тишина. Дай то, что, как ты чувствуешь, можешь дать. Вершина горы среди лесистых холмов. Замечательно, думал он, для работы, которую он должен сделать, для последнего трудного натиска на книгу Крафта, чтобы дописать ее; в его доме немного шумно и много народу, в его кабинете в колледже тоже. — Я не знаю. Просто не знаю.
— Хорошо.
— Могу я поговорить с девочками? — Осужденный просит немного сострадания к себе.
— Конечно, — ответила она. — Если они захотят.
Он услышал, как она крикнула: Дети, это папа. Его сердце переполнилось. Раздался беспорядочный грохот, топот ног, и одна закричала ему прямо в ухо, Вита, шутливо распекая его, он не все разобрал, в то время как ее сестра взяла у нее трубку и осторожно спросила:
— Папа?
Он отчетливо видел, как она держит рукой эту массивную штуку, прижав ее к уху, и улыбается, показывая недостающие зубы.
— Привет, девочки. Да, это я.
— Пап, а что делают эти монахи? Варят варенье?
— Может быть, милая, но ведь уже поздно. Хочешь, я привезу тебе немного варенья?
— А они страшные?
— Нет. — На этикетке, которая клеилась на их фирменные банки с вареньем, был изображен монах, в капюшоне и без лица, помешивающий свое колдовское варево: Пирс показал ее девочкам перед отъездом. Название их ордена тоже могло немного встревожить, как ему только что пришло в голову
[457].
— Ты сказал, что не можешь говорить.
— Я-то могу. Они не могут.
— Надеюсь, ты там хорошо проводишь время, папочка.
— Спасибо, Мэри.
Вита издалека тоже прокричала что-то одобрительное.
— И тебе спасибо, Вита. Я люблю вас обеих.
Жена Пирса, которую звали Ру, опять взяла трубку.
— Это было чудесно, — сказал он.
— Да. А теперь возвращайся к работе, — сказала она, — рохля.
Глава первая
Когда Пирс вернулся из Европы в Дальние горы, был март, почти закончился оборот вокруг солнца, с тех как он уехал из Нью-Йорка. Сейчас у него не было здесь дома, как тогда: ни работы, ни машины и ни одной причины быть здесь, а не где-то в другом месте. В Блэкбери-откос он, конечно, приехал на автобусе, — туда, где две реки — Блэкбери и Шэдоу — встречались, образуя Y; тучная долина с одной стороны, каменистая вздыбленная земля, поросшая лесом, с другой.
Пирс оставил чемоданы там, где их сгрузил, у магазинчика, где остановился автобус, и пошел по Ривер-стрит к мосту над Шэдоу. Он прошел мимо Бесплатной библиотеки и «Дырки от пончика» и многое вспомнил. Тогда он думал, что, куда бы ни уехал и на сколь долгое время, эти места — город, его окрестности и его реки — всегда будут для него Дворцом Памяти или, может быть, Стояниями на Крестном пути (здесь Иисус упал в третий раз)
[459]. Однако на самом деле так не было, так всего лишь казалось.
Перейдя через мост, он, как проинструктировала его Роузи Расмуссен, свернул на дорогу, идущую вдоль реки к автосервису «Блуто», где хозяин, Джин, дешево сдавал в аренду несколько старых машин: «Автопрокат Джина». Потом, в большом, старом и вонючем, но необязательно опасном седане («жар-птица»
[460]) он поехал в Литлвилл. Вдоль дороги форсития усеивала ветви безымянного косматого кустарника, тонкие и покрытые снегом, когда он видел их в последний раз. Никто не ехал навстречу и не появлялся сзади. Он обнаружил, что едет даже медленнее, чем обычно, будто в чьей-то похоронной процессии. Он огляделся вокруг, чтобы посмотреть, что изменилось, а что осталось прежним; но (все мы это знаем) изменился наблюдатель и одновременно остался неизменным.
