— Да хватит уже, — не выдержала Лиин, когда сползать начал второй рукав.
Рубашка вообще была странная. Ничего способного поразить воображение мужчины в ней не было. Обыкновенная длинная ночная рубаха, просто из шелка и с широким воротом, из-за которого рукава и сползали по очереди. А они и без того были длиннющие, до середины кисти.
В такой рубахе хорошо бродить по древнему замку, раскинув руки и загадочно подвывая. Точно за привидение примут. Главное, не забыть нанести на лицо побольше талька. А рубашку для первой брачной ночи Лиин представляла несколько иначе. Хотя бы похожей на те, которые когда-то стыдливо рассматривала с девчонками на рисунках в одном магазинчике одежды на заказ. И тут на тебе, не невеста, а привидение.
Служанка еще несколько раз провела расческой по волосам, потом церемонно довела Лиин до здоровенной кровати, уложила, расправила рубашку, накрыла сверху простыней, потом легким шерстяным одеялом, потом вышитым незабудками покрывалом, после чего наконец откланялась.
Лиин почувствовала себя куклой, и почему-то очень захотелось смеяться. Лежать было жарко, но она стойко лежала, потому что не была уверена, что это не часть традиций и что сейчас не ворвутся нетрезвые барды, дабы описать в сочиненной на ходу песне все прелести невесты, которые скрываются под слоями ткани.
Потом лежать стало еще и скучно, и в голове завертелся веселый мотивчик кабацкой поскакайки.
Потом опять захотелось смеяться.
А потом Лиин и вовсе заподозрила, что таким образом невест испытывают. Например, на то, уснет она ли нет. И если уснет, то половина рыбы у берегов столичного острова издохнет. А если нет, то эту рыбу выловят чайки. В общем и так будет нехорошо, и так плохо.
Лиин хихикнула, пошевелилась и в этот момент с загадочным скрипом открылась неприметная дверка, практически невидимая на фоне обивки стены. И в комнату, согнувшись, зашел душечка Змей, причем в таком виде, что Лиин опять хихикнула.
Над Юмилом, похоже, тоже поиздевался какай-то слуга. Потому что сам он бы вряд ли додумался напялить фиолетовую четырехугольную шапочку, черный жесткий халат с золотым шитьем и загадочно шаркающие домашние туфли без задников, почему-то желтые.
— Надоели, — печально сказал Змей и, сняв туфли, зашвырнул их в угол.
Потом он стал разоблачаться дальше. Стащил шапочку и несколько мгновений с удивлением на нее пялился. Снял противно шуршащий халат, под которым оказался мужской вариант шелковой рубашки, чуть покороче варианта женского, выглядевшей на Юмиле особо нелепо. А под рубашкой обнаружились подштанники, к счастью, не шелковые, а то бы Лиин точно не выдержала и испортила всю брачную ночь громким хохотом.
Избавившись от лишней одежды мужчина, жаждущий любви и единения, как говорила по пути в эту комнату матрона, шагнул к постели.
Лиин не выдержала и опять хихикнула, а потом вовсе натянула на голову простыню и томно произнесла:
— Я пока не готова.
— А? — растерянно отозвался Змей.
Лиин выглянула из-под простыни, полюбовалась его лицом и повторила:
— Не готова я пока. Невинные девы так быстро готовиться не могут. Они как эти, подстреленные над болотами дикие утки, долго варятся, и лучше из них делать бульон.
Змей захлопал глазами, как та самая невинная дева, потом нахмурился и осторожно спросил:
— Ты что-то пила?
— Нет, — честно ответила Лиин.
— Какие тогда невинные девы?
— Вы на что намекаете? — почти искренне возмутилась Лиин, а потом расхохоталась.
Да, Мелана была определенно права. Сказать, что не готова, и посмотреть на выражение лица мужа стоило. Мелана вообще мудрая женщина.
Змей тем временем вздохнул, переступил с ноги на ногу, а потом храбро лег на кровать и сграбастал смеющуюся жену в объятья, вместе с тремя слоями ее укрытия. И держал, пока она не перестала смеяться, а потом еще и заявил:
— Прекрасная элана чудит.
— Прекрасной никто не рассказывал, как следует вести себя в первую брачную ночь, — пожаловалась девушка.
— Ничего, я эту тайну знаю, сейчас объясню, — пообещал коварный Змей и, вместо того чтобы действительно что-то объяснить, стал целовать.
Утро в столице началось с того, что на крышу Венчального храма залезла очередная полоумная предсказательница и стала оттуда вещать страшным голосом, что скоро грядет кошмарный ужас. Вещала она, усиливая голос с помощью амулета, так что слышно ее было далеко. Говорила вполне себе убедительно и в качестве главного аргумента приводила то, что почти все императорские невесты стали женами. А это определенно не к добру, никогда ведь такого не было.
И словно для того, чтобы доказать свою правоту, эта пророчица обо что-то споткнулась, замахала руками и свалилась на землю, свернув себе шею.
Испуганные люди всей толпой пошли к императорскому дворцу, то ли желая проредить ряды столь опасных для будущего красавиц, то ли для того, чтобы услышать, что мертвая предсказательница ошиблась. Стража выяснять не стала. Просто закрыла ворота и попыталась привести горожан в чувство с помощью холодной воды. Частично оно даже помогло, но большинство людей остались у ворот. Они там пели песни, потом откуда-то взялось вино, и чуть не начавшийся бунт превратился в народное гулянье.
Для императрицы утро началось с головной боли и мрачной служанки, стоявшей у постели с кувшином воды.
— Марьята велела передать, — заявила девушка, аккуратно поставив кувшин на столик. — И сказала напомнить вам про капли.
Кадия осторожно кивнула. Боль в голове плеснулась со стороны в сторону, словно и сама была водой. Впрочем, эта боль была привычна и всегда появлялась после вина замешанного на злости. Вино без злости так не влияло, не настолько много она его пила. А вот стоило на кого-то по настоящему обозлиться… Лучшая из элана даже давала себе зарок, что будет сдержанной и рассудительно, но почему-то, когда дело так или иначе касалось синеглазой волчицы, вся рассудительность куда- то испарялась. Кадия даже знала почему.
На самом деле это была просто зависть и немного ревности. Зависть к тому, что эту женщину так и не ставшую ничьей женой, родившей бастарда и не умеющей или не желавшей подчеркивать свою красоту и женственность, окружающие уважают. И любят. И восхищаются ею. И императору нужны ее советы. А сын уважает и слушает то, что она говорит, даже став взрослым, в то время как принц перестал обращать внимание на мать еще в совсем сопливом возрасте.
И ладно бы эта синеглазая гадина действительно была любовницей императора, как о ней говорили. Тогда все было бы понятно и можно было бы говорить, что всему виной поддержка любовника. Но на самом деле этого не было. И ревность появлялась на пустом месте. И это было самое обидное.
Оказалось, что даже став императрицей, можно так и остаться четвертой и никому особо не нужной.
