Я потом видела этот журнал: в нем остались только восемь великих женщин.
После выхода фильма в прокат мы стали получать письма от зрителей: они приходили и на «Мосфильм», и ко мне в театр, и даже на домашний адрес. В основном просили выслать автограф или фото с автографом – или просто удивлялись, как схожа судьба героини с судьбой автора письма. Из всего этого вороха писем я запомнила одно – без обратного адреса и весьма лаконичное: «Хотела расстаться с жизнью. Посмотрела ваш фильм. Буду жить». И меня пронзило понимание, что наш фильм стоило снять только ради одного этого письма.
Будни
В Испании «Москву…» пустили в прокат еще до мировой премьеры, и поначалу я не могла понять, как такое случилось. В Мадрид меня пригласили прокатчики, когда наша картина уже несколько недель шла в местных кинотеатрах, ее показывали с утра до ночи, и публика штурмовала залы.
Моим пребыванием активно занимались – много снимали в самых красивых местах этого прекрасного города, в том числе и около самого дорогого отеля и в его интерьерах, правда, поселили меня в отеле весьма скромном.
Привели меня и на дискотеку, где по всему залу бегущей строкой неслись слова: «Испания приветствует Веру Алентову». Я впервые оказалась на таком мероприятии и чувствовала себя не слишком комфортно – звучала невероятно громкая музыка, яркий свет слепил, пронзая молниями почти абсолютную темноту танцпола, заполненного огромной людской массой. Звуковые и световые эффекты утомили меня быстро, и я с радостью покинула модное заведение.
На следующий день меня повели на корриду, в которой участвовал знаменитый тореадор, и, надо сказать, зрелище оказалось захватывающим. Я увидела бой равных противников, и это было страшновато. Победил тореадор, но мне сказали, что так случается не всегда, и я, впечатленная увиденным, понимала: это правда. Перед входом на арену красовался памятник знаменитому тореро, которого бык поднял на рога. Скульптор с необычной документальностью запечатлел последние минуты этой смертельной схватки.
В финале нашей корриды над ареной и трибунами разнеслось эхом: «Здесь присутствует Вера Алентова», – и победитель-тореадор прислал мне на трибуну отсеченное ухо поверженного быка. От этого неожиданного подарка мне стало как-то сразу не по себе, хорошо еще, что ухо взяли сопровождающие меня испанцы. Мне объяснили, что я удостоена великой чести, но традиция предполагает и более высокий уровень чествования – если корриду посещает высокопоставленный гость в рамках государственного визита, ему достается бычий хвост.
Когда через несколько лет я оказалась в Испании снова, уже в другом городе, меня опять пригласили на корриду, и не пойти было невозможно – отказ восприняли бы как неуважение к принимающей стороне, хотя для знакомства с этим явлением культуры мне вполне хватило одного раза… Второй оказался ужасным. Тореадор был молод, неопытен, да еще и труслив. При каждой опасной ситуации он тут же прятался за специальные ширмы. Ширм расставили много, прятался тореро часто, и в результате бой скорее походил на убийство быка – убийство исподтишка пикадорами на лошадях. Публика негодовала, а мне было до слез жалко несчастное животное…
Еще в свой первый приезд я заметила, что у радушных, шумных и темпераментных испанцев главное слово – «маньяна» – завтра. Оно звучало повсеместно, все дела назначались на завтра, а праздник – сегодня, каждый день, вернее вечер. Жизнь начинается вечером, а середина дня – святое время – сиеста, когда замирает все.
В свой первый приезд я с интересом знакомилась с местными обычаями, и вот наконец наступил день, когда я должна была присутствовать на показе нашего фильма в одном из мадридских кинотеатров. Посмотреть «Москву…» пришли члены королевской семьи и Карлос Саура, который тоже был номинирован на «Оскар» вместе с Меньшовым. Погас свет, включился проектор, и началась казнь египетская – совершеннейший кошмар для меня. Оказалось, что наш двухсерийный фильм, продолжительностью два часа двадцать минут, прокатчики сократили на сорок минут, чтобы уместить два лишних сеанса в день. Оказалось, что испанская публика все это время смотрела наше кино в таком усеченном виде, а прокатчики зарабатывали деньги. Я сидела в зале, смотрела на экран и наполнялась все большим ужасом от несуразности зрелища. Мне было стыдно перед Саурой и королевской семьей, и я не могла взять в толк, как можно рваться в кинотеатры на такую немыслимую грубую поделку. После показа ко мне ринулась пресса с микрофонами и камерами, и я, негодуя, сказала, что это невероятное свинство и обман, что зрителю представлено не кино, а его краткое содержание в самом примитивном виде и озвучен фильм отвратительно – одной актрисой все женские роли и одним актером все мужские.
Я думала, у меня выпрыгнет сердце. Представители прессы мне сказали, что темпераментом я похожа на испанку.
Прокатчики чувствовали себя неуютно и на следующий день повезли меня в Толедо – древнюю столицу Испании. В местной городской церкви хранится картина Эль Греко «Погребение графа Оргаса», прославившая художника; там, в Толедо, Эль Греко и похоронен. В этом очаровательном городе есть что посмотреть, но я была так оскорблена вчерашним показом, что не могла находиться рядом с прокатчиками и ограничилась только картиной Эль Греко. Сопровождающие заглядывали мне в глаза, но ничего, кроме отблеска толедской стали, в них не увидели. На все предложения показать мне Испанию я отвечала категорическим отказом и назавтра улетела в Москву. Мне было так обидно, что я подумала: никогда больше не хочу приезжать в Испанию, но случилось так, что еще четыре раза я сюда возвращалась, побывала в разных городах, хотя неприятный осадок от первого визита оставался надолго.
Когда я вернулась из Мадрида в Москву, такой же гневный монолог выслушало от меня и начальство Госкино. Я спрашивала: а кто-нибудь вообще следит за тем, как демонстрируются наши фильмы за рубежом? Выяснилось, что наше кино покупают на Западе крайне редко и продаются наши фильмы дешево, а «Москву…» продали еще до того, как она получила «Оскара». Так что испанские прокатчики на нашей картине обогатились, а начальство Госкино слушало меня и, почесывая затылок, размышляло, каким бы штрафом наказать испанцев за своевольничание. Ничего не придумало. И неудивительно: снявши голову, по волосам не плачут!
Помню, как я, предельно уставшая, прилетела в Дели, на кинофестиваль. Накануне играла несколько спектаклей и надеялась отоспаться в самолете, – перелет предстоял долгий. Но так получилось, что рядом всю дорогу плакал малыш и поспать совсем не удалось. Я вышла на трап в джинсах и свитере, не выспавшаяся, без косметики и с неуложенными волосами и вдруг увидела бегущих по летному полю фотографов и световые блики фотовспышек. Я даже не сразу поняла, что все они ринулись ко мне. Наш фильм получил приз Американской киноакадемии, и журналисты знали, что я прилечу на кинофестиваль, а я и не предполагала, что бывает такой ажиотаж. Мне и в голову не могло прийти, что меня станут снимать на трапе самолета: иначе я бы как-то постаралась привести себя в надлежащий вид. Я, конечно, попыталась выйти из ситуации, фотокорреспондентам улыбалась, но чувствовала себя очень неуютно, представляя, как ужасно получусь на фото. Однако назавтра вышел журнал с прекрасной фотографией на обложке. Тогда не существовало фотошопа, но из массы снимков выбрали самый удачный ракурс с наилучшим освещением.
