Растем
Дочка подросла, мы переехали на другую квартиру, и Юля пошла в детский сад неподалеку от нашего дома. Уже довольно скоро мы обнаружили, что Юлина воспитательница оказалась очень грубой дамой. Нина-Лев, звали ее дети: «Львовна» выговорить могли далеко не все. Юля рассказывала, как они проводят время в саду, чем занимаются и как гуляют. Еще там был мальчик, который бил Юлю игрушечной лопаткой по голове. Я пообещала открутить ему голову, если он еще раз подойдет к моей девочке. Не самый удачный воспитательный прием, но воспитатели на наши жалобы внимания не обращали. Словом, не все мне в этом саду нравилось, и я перевела Юлю в другой: он был чуть подальше, но с интеллигентной и очаровательной воспитательницей, к тому же очень красивой, – а дети тянутся к красоте.
Однажды Юля пришла из сада и спросила, что такое «добран».
– Может быть, ты имеешь в виду «добро»? – в замешательстве я предложила свою версию.
– Нет, – возразила Юля, – это пища, его едят.
Я честно сказала, что такой пищи не знаю.
– Ну как же, в книжке же написано, нам сегодня читали: «Жить-поживать и добрана жевать»!..
У меня случались приступы мигрени, и тогда я ложилась и просила не шуметь, но Юля начинала за мной активно ухаживать и предлагать способы лечения. Мне было тяжело говорить, и я только отрицательно качала головой. Предлагались лекарства: конфетка, печенье, лучок, курочка – словом, все, что Юля видела на кухне. И однажды прозвучало: «Селедка?» – и я вдруг поняла, что это мне поможет. Я съела кусочек селедки, и мигрень прошла. Это было открытие! Теперь каждый раз при мигрени мне помогала щепотка соли на язык.
Когда Юле было три года, мы отправились на море в Ялту. Мы обе видели море впервые, и оно нам обеим понравилось. Мы приехали в дом отдыха «Актер», и тут выяснилось, что туда нельзя с детьми – я этого не знала. Впрочем, на практике оказалось, что нельзя только в столовую, и потому я ходила на завтраки, обеды и ужины одна, а Юля меня ждала в номере. Я приносила ей половину своего рациона, и нам вполне хватало – и было весело есть тайком. Зато целый день у нас пляж и свой «желяк» – то есть «лежак», и надувной круг, и масса людей вокруг, доброжелательных и щедрых. Обойдя пляж и со всеми побеседовав, Юля возвращалась на свой «желяк» с фруктами, конфетами и печеньями в руках и в кармашке трусиков. Сокрушалась только, что кармашек мал.
Выгнать из моря посиневшего ребенка мало кому удавалось, и мне удавалось тоже с трудом. В основном Юля бултыхалась у самого берега, но иногда мы вместе пускались в дальнее плавание. Плаваю я, прямо скажем, плохо, но Юля в надувном круге – и это обеспечивает безопасность. Юля в круге верещит от восторга, я одной рукой держусь за круг, чуть-чуть его подталкивая, а другой гребу. Отплывали мы все равно недалеко, но удовольствие получали огромное. И однажды в середине нашего заплыва я с ужасом вижу, что круг проколот и сдувается. Я поворачиваю к берегу, понимаю, что круг сдувается все быстрее, прямо на моих глазах, и у меня начинается паника. Я изо всех сил толкаю круг с Юлей к берегу, только бы поскорей почувствовать дно под ногами – а дна все нет… Когда я коснулась дна, наш круг почти полностью сдулся, а идущая навстречу женщина спросила меня: «Вам плохо? Что-то вы какая-то зеленая!» Позеленеешь тут…
Юле уже лет пять, и она спрашивает, сколько лет мне. Я отвечаю, смеясь: шестнадцать. Ее мой ответ вполне устраивает. Оказалось, что это бабушки на лавочке около подъезда интересовались у Юли моим возрастом. В это время как раз вышел сериал «Такая короткая долгая жизнь», где моя героиня начинает юной, а заканчивает пожилой женщиной со взрослой дочерью. Увидев Юлю в следующий раз, старушки спросили, узнала ли она мой возраст, и получили такой ответ: «Точно не знаю, но, думаю, шестнадцать ей есть!»
Юля очень любила собирать «зрительскую аудиторию» в большой комнате на тахте и танцевать перед ними под музыку. У нас был приемник с проигрывателем и много пластинок. Пластинки она у нас слушала с момента появления на свет, еще в общежитии. Мы прочитали, что для малышей это полезно – слушать классическую музыку, потому и покупали пластинки с классикой и включали проигрыватель как можно чаще. Когда Юля встала на ноги, просто слушать музыку было уже скучно, и мы научились под классическую музыку подпрыгивать в манеже. А когда Юля уже твердо держалась на ногах и начала ходить, она уже требовала «зрительскую аудиторию», которая в основном состояла из меня и моей мамы. И после каждого танца объявленная прежде исполнительница Юлия Меньшова кланялась под наши бурные аплодисменты.
Из общего ряда композиторов Юля выделяла Равеля, Чайковского и Штрауса. Но больше всего любила Штрауса. Пластинки выглядели одинаково и были одного размера. Различали их только круглые наклеечки в середине пластинки с именем композитора и названием произведения – синие или розовые. Штраус был розовым, но и многие другие пластинки были оформлены розовыми наклейками. Юля еще не умела читать, но когда «аудитория» усаживалась на тахте, она бежала к шкафу с пластинками, перебирала нашу обширную коллекцию и безошибочно находила Штрауса. Она просила поставить именно его – и начинался концерт, с прыжками в высоту и в стороны, с беготней и замираниями у шкафа, причем совершенно вразнобой со столь полюбившейся музыкой. Для меня так и осталось загадкой, по каким таким приметам ребенок отыскивал нужную пластинку. Я ее внимательно изучила, сравнила наклейку с другими розовыми – и разницы не нашла. Я специально перекладывала пластинку в другое место, не туда, откуда ее достали, но Юля все равно выбирала в очередной раз нужную.
Когда Юля пошла в школу, в ней открылся талант пародиста: это крохотное тоненькое существо невероятно смешно показывало очень тучную учительницу Розу Адамовну, которая даже на уроках любила закусить бутербродом. Мы, взрослые, смеялись от души: мы видели эту учительницу в жизни и узнавали ее в показе Юли, а Юля просто искренне рассказывала, как прошел урок. Но показывала она Розу Адамовну совершенно точно: она и ходила, и садилась, как очень толстый человек.
Юле не хватало терпения. Когда в школе стали давать задания написать три строчки палочек или крючочков, Юлю хватало на одну строку – и то не до конца. Остальные она писала как курица лапой. Научить человека, что лучше сразу сделать прилежно, чем потом все переделывать, оказалось трудным делом. Я была строгой мамой и не отпускала ребенка гулять, пока не напишет ровно и правильно. Столь же мучительно было для Юли ровно и аккуратно застилать кровать пледом. Юля училась терпению со слезами и злостью. Я показывала, как нужно убирать кровать, но Юля торопилась и застилала неаккуратно. Раз пять я сбрасывала плед с кровати и просила застелить снова. И на пятый раз получилось. Только тогда, мне кажется, Юля усвоила простую истину: лучше сразу сделать хорошо. Так или иначе, после этого случая Юлина постель всегда была заправлена идеально.
Мой ужас
Через наш двор ездили машины. Однажды Юля попыталась уступить машине дорогу в узком проезде, вскарабкалась на сугроб, поскользнулась и… попала ножкой под колесо. Юле было десять лет. До квартиры ей помог добраться случайный прохожий, молодой человек. Юля была напугана, боялась, что ее будут ругать, и уверяла молодого человека, что помощь ей не нужна, что она сама дойдет. От страха она, возможно, кое-как и доплелась бы до дома, но могла и не рассказать, что случилось на самом деле. Так что это счастье, что молодой человек на ее уговоры не поддался, помог ей дойти домой и рассказал нам о случившемся. Дома были я, Володя и Миша Беликов, прелестный человек и хороший режиссер с киностудии имени Довженко. Они вместе с Володей что-то совместное затевали в то время. Юля была напугана, а у нас началась паника, дикая и бессмысленная. Я звонила в «Скорую» и говорила, что моей дочери машина переехала заднюю ножку, спрашивала, что делать и куда бежать. Муж просто бегал туда-сюда и вопил, чтобы я вслушалась в то, что говорю: какая задняя ножка? И только спокойный Мишенька, царство ему небесное, делал в это время Юле шину из фанерки и бинтов.
