Потом мы с Юлей ехали на такси в больницу, и дочь горевала о своей любимой подруге Кате Смежовой, с которой теперь из-за ноги не увидится завтра. Приехав в больницу, я должна была, взяв себя в руки, раздеть ребенка: ногу требовалось освободить от шины, рейтуз и колготок и представить врачам для осмотра, рентгена и других манипуляций. Это было очень трудно и очень страшно. Трудно, потому что боишься причинить боль, а страшно – потому что у страха глаза велики и мне казалось, что, сняв колготки, я увижу острые кости. При этом нельзя никак проявить беспокойство, чтобы не напугать и так уже перепуганного ребенка. Врачи, сделав рентген, допросили меня, был ли уже мощный рывок в росте ребенка, поскольку задета эпифизарная зона роста кости, и заковали Юлю в гипс. А меня заковал в кандалы страх: я боялась, что ножка теперь перестанет расти и в размере обуви, и в длину, а это означает хромоту. Врачи не исключали такой вариант развития событий. Пострадала та же самая Юлина ножка, которая при рождении была прижата к голени и из-за которой я пролила столько слез. И вновь – слезы и кажущееся бесконечным ожидание.
Мы вернулись домой, и Юля начала постепенно выздоравливать. Любимая подруга Катя не пришла навестить ее ни разу. Меня это мучило: я злилась на Юлину подружку, не проявившую чуткости. Юля постепенно перестала о ней говорить, и я надеялась, что эта привязанность сойдет на нет.
Юля научилась ходить на костылях и, поскольку в том году выдалась аномально жаркая весна, очень просилась погулять. Зная детскую жестокость по отношению к любому отклонению от нормы, я боялась, что дети, а их в нашем дворе было много, соберутся в стаю и станут смеяться и обижать девочку на костылях. Но делать было нечего: жара стояла несусветная, да и ребенок уже слишком долго находился заточенным в маленькой квартире. Я купила Юле красивое, яркое летнее платье, мы его надели, взяли костыли, спустились на лифте и вышли во двор. Оглянулись – детей никого. Это было Первое мая. Я вздохнула с облегчением: дети, наверное, разъехались или ушли с родителями в парк. В двухстах метрах от нашего подъезда был молочный магазин, и я, посадив Юлю на лавочку у подъезда, положила рядом костыли и попросила без меня не вставать, начнем, мол, вместе, как только я вернусь. Купить молока – это минут десять, посиди и просто подыши, привыкни к свежему воздуху, сказала я Юле.
Выйдя из магазина буквально через пять минут, я увидела вокруг Юли стайку откуда-то взявшихся детей. Двухсотметровое расстояние от магазина до лавочки я преодолела за две секунды, одним прыжком. Костылей рядом не было. У детей мордочки были сосредоточенные – а Юлина светилась счастьем… Я не сразу разобралась, в чем дело, а потом увидела соседского мальчика, который быстро и довольно умело шагал на Юлиных костылях, подгибая то одну, то другую ногу, будто ее нет. Детвора, завидев его, радостно загалдела. Оказывается, перед Юлей выстроилась очередь из желающих походить на костылях – и соседский мальчик был первым, кому Юля милостиво позволила пройти на них один круг вокруг дома. Остальные ждали, кто же следующий удостоится королевской милости. Мой ребенок в этот первомайский день был главным человеком в своем дворе. Вскоре подтянулись дети и из соседних: королевство приумножилось территориями и подданными! Словом, прогулка удалась. Костыли потом долго и тщательно отмывали: впрочем, они были сделаны на славу и нисколько не пострадали, а первая прогулка на них запомнилась на всю жизнь.
Но, как говорят, покой нам только снится. Следующей зимой во дворе Юля попыталась вскарабкаться на ледяную горку: шла по льду снизу вверх. Естественно, она поскользнулась, упала на лед и сломала два передних, уже не молочных, а постоянных зуба почти под корень. Девочка! Передние зубы! Это стало заботой на всю оставшуюся жизнь. Примечательно, что точно так же себе сломали два передних взрослых зуба ее дети, сначала сын, а потом и дочь. Что это? Может, так Господь бережет от более серьезных утрат?..
Юлины каникулы
Когда я была маленькой, летом часто бывала в пионерских лагерях и очень их любила. Однажды мы отправили в подмосковный лагерь и Юлю, но ей там совсем не понравилось. Позже мы отправили ее в Артек, но и Артек ей не пришелся по душе, что меня удивило. Но делать нечего: Юля и подростком продолжала свой летний досуг проводить со мной на гастролях. В Донецке нам предложили спуститься в шахту, и мы с радостью согласились: когда еще представится такая возможность увидеть все своими глазами. Нам выдали шахтерские робы и каски с фонариками. Мы спустились на лифте, а потом по узкому тоннелю, в который попасть можно было, только низко присев на корточки, проехали на корточках еще ниже, метров на тридцать, в забой – там, собственно, и ведется добыча. Это было очень интересно, хотя спускаться по узкому тоннелю на корточках, не зная, когда он кончится и куда попадешь, страшновато. Нам все показали, и мы покинули шахту счастливые, обогащенные новым знанием, испытывая уважение к шахтерскому труду. Вышли с абсолютно черными лицами, как настоящие горняки, хотя и провели внизу не так уж много времени. Нас сфотографировали, и на этом снимке различить нас с Юлей невозможно, разве что по фонарику на каске: они у нас отличались.
Моя мама не замечала нашего с Юлей сходства и уверяла, что Юля – копия папы. Мы показали ей шахтерские фотографии и попросили угадать, где на них я, а где Юля. Мама, конечно, нас перепутала, и мы были счастливы. Тогда Юля была рада походить на меня. Когда она выросла, упоминание о нашем сходстве стало вызывать у нее гораздо меньше энтузиазма. Взросление предполагает, что человек отрывается от родных корней, чтобы стать самостоятельной личностью. Особенно это касается детей известных родителей. И это очень понятный и закономерный процесс, тем более если есть что предъявить миру своего. Опасения, что люди все-таки усомнятся, что это свое, в муках рожденное, тем более побуждают откреститься от родителей.
Мы в нашей семье были, да и остаемся совершенно советскими людьми. В школе сдавали металлолом и дружно ходили на субботники. И взрослыми мы собирали макулатуру и меняли ее на хорошие книги. Сдавали в аптеку маленькие пузырьки: именно их всегда не хватало, однажды я не могла получить глазные капли по рецепту – не во что было налить. Большие стеклянные бутылки мы тоже сдавали. И приучали к этому своих детей. К бережливости. Жаль, что сейчас такой образ жизни выглядит чем-то устаревшим, архаикой…
Когда мы переехали в Олимпийскую деревню, Юле пришлось сменить школу. Во второй школе Юля прижилась сразу, более того – в ней обнаружились ее лидерские качества и организаторский талант. А еще прорезался дивной красоты голос. Они с одноклассницами на несколько голосов раскладывали песни и очень красиво их исполняли. Потом уже, учась в школе-студии МХАТ, Юля повторила этот опыт со своими подругами, и вышло необыкновенно хорошо, красиво и талантливо. Классным руководителем в новом Юлином классе был молодой мужчина: в школе это большая редкость, если учитель – мужчина и при этом не трудовик, не физрук и не учитель автодела. Их классный руководитель преподавал физику, а еще он был любителем походов. Дети с радостью ходили всем классом в походы и многому там научились.
В новой школе у Юли появилась любимая учительница по литературе, которую она благодарно вспоминает до сих пор. Она сумела ей привить любовь к чтению, и Юля стала много и увлеченно читать, что очень важно в становлении молодого человека. При этом наши с мужем попытки приучить дочку к чтению оказались тщетными. Однажды, отчаявшись заинтересовать ребенка какой-либо книгой, мы решили попробовать опереться на юмор. В нашей семье юмор почитали и шутки друг над другом всегда заканчивались дружным смехом. Юля тоже юмор понимала и любила. И вот мы вооружились книгой «Двенадцать стульев», которую сами очень любили и искрометный юмор которой не оценить невозможно. Подсунули эту книгу Юле с кратким комментарием, что ей должно понравиться, потому что это смешно. Юля книгу заинтересованно взяла и закрылась в своей комнате. Через полчаса мы с мужем подошли к закрытой двери и стали прислушиваться, не раздастся ли оттуда хотя бы слабое хихиканье. Сами мы, читая книгу примерно в Юлином возрасте, смеялись громко и многие эпизоды запомнили на всю жизнь. Одно общежитие имени Бертольда Шварца чего стоит! Но в комнате дочери повисла абсолютная тишина. Мы недоуменно переглядывались. Еще через десять минут вышла Юля и так же недоуменно спросила нас: «Ну и что там смешного?» Мы были посрамлены: погибла наша последняя надежда увлечь ребенка чтением… Но у учительницы литературы каким-то чудом получилось – и это счастье! Юля стала читать много, быстро и увлеченно – и много читает по сей день.
