Вообще задумка старших педагогов с третьим преподавателем не удалась совершенно. Этот молодой человек оказался предельно занудлив. На занятиях по мастерству, когда ему выпадало счастье кого-либо заменить, он в основном хвастался, какой он большой молодец. Невысокого роста, пухленький, с маленькими глазками и мелкими чертами лица, он рассказывал про себя небылицы, и все недоумевали, за какие таланты его взяли в главный театр страны.
Со студентами-постановщиками жизнь сводила нас мало: мы встречались уже на дипломных спектаклях, когда они «обслуживали» постановки – изготавливали и расписывали декорации, выставляли свет по основным игровым точкам, занимались сценическим костюмом и реквизитом. Их этому учили серьезно и вдумчиво, и из стен этого факультета выходили истинные рыцари сцены. Самым главным человеком на их факультете считался Вадим Васильевич Шверубович. Узнав, что он сын самого Василия Ивановича Качалова, мы подлавливали его в длинных коридорах школы-студии. Он шел из деканата, высокий, стройный, с прямой спиной, а мы старались подгадать момент и лишний раз поздороваться, уловить в его лице хоть что-нибудь напоминающее знаменитого отца. Но, увы, на отца он совсем не походил, к студентам актерского факультета относился с безразличием, смотрел поверх наших голов, интересовали его только постановщики.
Из 19 человек на курсе 11 были иногородними, и мы впитывали Москву с ее масштабами, московским выговором, модой. В свободные минуты я часто останавливалась у витрин ЦУМа – самый близкий к студии огромный магазин – и подолгу изучала одежду не манекенах в витринах. Купить я ничего не могла, но присматривалась к столичной моде, рассчитывая, что мама сошьет мне что-то похожее.
Стипендия у нас была 22 рубля, да еще мама присылала 30. На эти деньги удавалось прожить и даже, на всем экономя, через полгода я смогла купить очень красивые и очень дорогие туфли. За 50 рублей. Настоящая роскошь, ведь прежде самые дорогие туфли моего гардероба стоили 30 – те, что я покупала когда-то в компании Марка Соболя.
На первом этаже студии была у нас столовая, где в обеденный перерыв мы спокойно успевали поесть, и еще оставалось время погулять вокруг, поглазеть на витрины. В эти годы хлеб в столовых давали бесплатно, и вкуснющего хлеба мы ели много и с удовольствием. За фигурами не следили: они были прекрасны, ведь мы много двигались и на проблемы с обменом веществ не жаловались. А мальчишки еще умудрялись набрать хлеба с собой в общагу – и вечером пировали.
Наш староста, Дима, жил на одну стипендию: растила его мама, и возможности отправлять сыну деньги у нее не было. Обстоятельства заставили Диму приспосабливаться, и он прознал, где можно дешево пообедать. Оказывается, в ГУМе, на самом верху, существовала столовая для работников магазина, там комплексный обед стоил на 10 копеек дешевле. И мы, вслед за Димой, кинулись всей гурьбой туда, поели и бегом вернулись обратно. В отведенный час (с пробежками и обедом) уложились мы с трудом, но 10 копеек сэкономили – немалые для студента деньги. Правда, калории, полученные в гумовской столовой, тотчас растратились на бегу, и в студию мы вернулись снова голодными. Пришлось от этой практики отказаться…
Жили мы, действительно считая копейки. Едешь на троллейбусе зайцем – 4 копейки сэкономил, а ездить-то каждое утро! Но за проезд в метро 5 копеек платить приходилось. Зато после занятий с радостью шли до общежития пешком. Ходили тоже гурьбой и не всегда только своим курсом, другие курсы тоже не чурались пеших прогулок. Москва была чистая и спокойная – мы чувствовали себя в безопасности, ни с каким криминалом не сталкивались.
Рядом со студией располагалась Театральная библиотека – старинное здание, в котором прежде была первая театральная школа для девочек. Там преподавал великий актер Малого театра Михаил Семенович Щепкин, основоположник русского театрального искусства. Школа опиралась на балетное обучение, туда отдавали совсем маленьких детей, а Щепкин занимался актерским мастерством с уже подросшими девочками. Сохранилась легенда о его методе преподавания. Выпуская девочек на перемену, Михаил Семенович точного времени возвращения в класс не назначал, но по его хлопку в ладоши все должны были молниеносно собраться. И вот хитрый Михаил Семенович ждал, когда детвора разыграется, и на самом интересном месте, в разгар игры, когда эмоции переполняют, хлопал в ладоши! Это же невозможно трудно даже для взрослого человека – прервать интереснейшее занятие по чужому велению. А детворе – тем более! Но великий Щепкин считал умение обуздать себя важнейшим качеством актера и человека. «Учитесь властвовать собою», – писал и великий Пушкин.
Мы ходили в эту библиотеку готовиться к экзаменам, любили запах старинных книг и уютную тишину маленького читального зала. Любили мы и замечательных служительниц этого царства, которые всегда нам помогали, советовали, где найти интересующий материал. А вот взять на дом книги было сложно: за интересными изданиями стояла очередь.
Еще одна библиотека находилась в самой школе-студии, не такая богатая, но мы и ею пользовались: книги на дом в ней давали. Библиотека располагалась на первом этаже, и чтобы в нее попасть, следовало пройти по длинному, узкому, тускло освещенному коридору без окон до самого конца – и слева нащупать ручку двери. Открыв ее, мы попадали в небольшое ярко освещенное пространство, уставленное книжными стеллажами. Мне было всегда не по себе, когда я шла по этому коридору в кромешной тьме: и, вероятно, не мне одной, потому что вскоре библиотекарей обязали делиться своим солнечным светом и дверь держать открытой. И слава богу: все теперь видели свет в конце туннеля и шли уверенно, а не на ощупь.
Со мной в этом коридоре случилась занимательная история. Где-то через месяц после поступления я пошла в библиотеку сдать прочитанные книги, и вдруг в середине коридора, где было особенно темно, прямо из стены вышел ко мне Константин Сергеевич Станиславский с книгами в руке. Я, вполне здоровый психически человек, точно знала, что умер он в 1938 году, но, клянусь, он ко мне вышел. Он не был похож на призрак, на мертвеца, это был живой Станиславский – с седой головой и черными бровями: его портрет висел в студии, я его хорошо знала и ошибиться не могла!
Я вжалась в стену. Он остановился, посмотрел на меня доброжелательно, вежливо сказал «здравствуйте» – и пошел к выходу. Я еще несколько секунд постояла, не шелохнувшись, и потом отважилась пойти дальше. Никому об этой встрече я не рассказала.
Что бы это могло значить? Как к этому относиться?.. Ход мыслей был у меня примерно такой: я сама человек не болтливый, но ребята у нас разные, встречаются очень даже болтливые, так что, если бы Станиславский еще к кому-то выходил из стены, новость бы обязательно облетела вуз, и он гудел бы как улей. Но вуз жил обычной жизнью, а значит, показался Станиславский только мне одной. А это в свою очередь означало, что я правильно выбрала свой путь, а он меня благословил! Открытие это так вдохновило меня, что я всем своим существом вдруг ощутила, что теперь на мне лежит особая миссия!
На следующий день между парами, стоя на широкой лестничной площадке вместе с другими ребятами, я услышала краем уха разговор старшекурсников: «Как все-таки Игорь Константинович похож на Константина Сергеевича! Одно лицо!» Я не могла не поинтересоваться: «А кто такой Игорь Константинович?» И мне ответили: «Сын Станиславского. Ну просто копия отца! Мы видели его вчера, он пользуется нашей библиотекой».
