Я ничего этого не знала – только пришла в театр, да меня и не интересовала жизнь закулисья совсем. Я была сосредоточена на работе, но неожиданно репетиции с Ремезом прекратились, а я получила главную роль Райны в «Шоколадном солдатике». Пьеса прелестная, юмор Бернарда Шоу – высочайшего класса, читать и произносить текст – величайшее наслаждение. Пьесу приняли к постановке, а режиссером назначили совершенно очаровательную, умную, тонкую Нину Игнатову. Работала она в газете и, по существу, режиссером не являлась. Почему ей доверили репетировать, не знаю, но работать с ней было интересно и весело, к тому же мы как-то сразу нашли общий язык: пьесу и юмор Шоу понимали одинаково, да к тому же обе новенькие в театре. Все складывалось удачно, и вот через какое-то время предстояло показать проделанную работу Равенских – это была читка уже разобранных ролей и действий, но пока без мизансцен, за столом. Милая моя режиссерша смотрела на меня восторженными глазами, роль мне была близка и понятна, и потому показа я совершенно не боялась. Пришел Равенских, с ним несколько человек из худсовета, читка прошла, как мне показалось, успешно, восторженные, смеющиеся глаза Игнатовой поддерживали мое ощущение победы… Но когда мы закончили читку, на мгновение повисла гробовая тишина, а после заговорил Равенских и камня на камне не оставил от моей работы. В спектакле были заняты семь человек, но вся критика досталась мне одной, как актрису меня полностью уничтожили. И я опять оглохла, как тогда давно, при поступлении, после приговора Коршунова. Через несколько минут я поняла, что это не я оглохла, а просто воцарилась абсолютная тишина после громкого и уничтожающего монолога Равенских. Поняла я это, когда вдруг услышала тихий голос народной артистки Ольги Артуровны Викландт. Актриса она была прекрасная, но человек – очень сложный, и, как неодобрительно судачили актеры, никогда ни о ком доброго слова не сказавшая. Вспомнив об этом, я закрыла глаза: мне захотелось исчезнуть, испариться из убивающего меня пространства, но потом я стала постепенно различать слова Ольги Артуровны, вроде бы меня не уничтожающие. Наоборот, по мнению Викландт, работа молодой актрисы, то есть меня, не только не плоха, а напротив – хороша, смела и интересна, так что продолжать работу стоит, и с такой героиней может получиться достойный спектакль. Я немного выпрямилась и смогла чуть-чуть вдохнуть воздуха.
Возражать Равенских, абсолютному диктатору, да еще и человеку мстительному, было не только нежелательно, но и небезопасно. Именно поэтому я была ошарашена и благодарна замечательной актрисе, которая меня защитила и, возможно, поставила себя под удар.
Обсуждение закончилось, все, кроме участников спектакля, встали, попрощались и ушли. Участники какое-то время равнодушно смотрели друг на друга и, не дождавшись никаких комментариев от режиссера Игнатовой, тоже без лишних разговоров стали спокойно расходиться. Убитыми чувствовали себя только двое – Игнатова и я.
Мы были новички. Для остальных ничего необычного не произошло – старая схема. Все изначально знали, что мою роль будет играть «муза», а режиссером спектакля будет, разумеется, Борис Иванович. Что тут обсуждать?
Игнатова после этой читки заболела.
Если бы не добрые слова Викландт, если бы не молодость, принимающая все за чистую монету, если бы не наивная вера во все хорошее, я бы тоже заболела. Но я не заболела. Наоборот, услышав от Викландт, что, по ее мнению, может получиться достойный спектакль, я вдохновилась надеждой: ведь Равенских может прислушаться к словам народной артистки! И я с оптимизмом стала ждать продолжения работы над спектаклем. О «музе» я по-прежнему не имела ни малейшего понятия.
А в театре тем временем разворачивалась захватывающая любовная история, о которой я тоже не имела представления, а театр с любопытством ожидал, чем история закончится.
«Муза» влюбилась в женатого актера. Женатый актер тоже оказался к «музе» неравнодушен. Равенских обо всем узнал, был оскорблен изменой и решил «музу» наказать. Он задумал лишить ее новой прекрасной роли, той самой, что репетировала я, и работу над которой он разгромил в пух и прах. Равенских принял решение наказать «музу» тем, что выпустит новый спектакль со мной в главной роли.
Решение Равенских имело эффект разорвавшейся бомбы – впечатлены оказались все… кроме меня. Я была уверена, что все идет естественным путем: наверняка Равенских все-таки прислушался к словам Викландт и поверил в меня. Так, сама того не ведая, я стала первой, кто вышел на сцену в новом спектакле Равенских вместо «музы». Об этом судачили все за моей счастливой, ничего не ведающей спиной. И теперь уж смотрели на меня внимательнее, принялись разбирать по косточкам: я стала опасна. Да, я открыла дорогу другим, но и превратилась в конкурентку!
Трое из четырех народных артисток театра Пушкина (исключение составила Ольга Викландт) пожелали взять надо мной шефство и начали одаривать советами, как лучше сыграть. Я была воспитанным человеком и понимала, что актрисы искренни в желании помочь, но это было для меня совершенно неприемлемо. Мне не нужны были ничьи советы. Мне и сейчас мешают не только советы, но даже сторонние мнения. Работа над ролью – очень личный и тайный процесс, и потому, не боясь показаться невежливой, все советы я тогда резко пресекла. С тех пор, помня этот опыт, я никогда ничего не советую молодым коллегам: работаю с ними на равных.
Мы выпустили премьеру, и Игнатова принимала в выпуске участие, правда, молчаливое и не такое, как прежде, жизнерадостное. И спектакль имел долгую успешную жизнь: его играли во многих городах нашей огромной страны. Зрители принимали его очень тепло, спектакль просуществовал в репертуаре десять лет. Игнатова так и не смогла примирить свое понимание юмора Бернарда Шоу с эстетикой Бориса Равенских и потихоньку исчезла из нашего поля зрения. Я же, совсем не будучи близкой по духу к творчеству Равенских, все же сумела оценить его талант присвоения чуждого материала. Он считался «деревенщиком», блестяще знающим, любящим и, главное, умеющим передать деревенский быт, мощные характеры людей от земли, на которых мир держится. Равенских, как никто другой, был далек от Бернарда Шоу и его юмора, но сумел соединить несоединимое: себя деревенщика и тонкую драматургию Шоу. И получился веселый, красочный и умный спектакль.
Равенских, конечно, надеялся «музу» таким способом вернуть, но «муза» так и не вернулась к нему, а любовь ее с женатым актером оказалась серьезной и трагичной: покинутая жена актера покончила с собой, у влюбленной пары родилась дочь, и ее жизнь тоже оказалась отмечена трагедией. Когда дочь выросла, ее молодой человек убил своих родителей, пока те спали, убил, потому что мама и папа были против его женитьбы на этой девушке.
У Равенских после тяжелого и очень болезненного расставания с «музой» тоже родилась дочь. Вскоре он покинул наш театр и стал главным режиссером Малого. С собой он прихватил нескольких любимых актеров, «муза» осталась при нас.
Придя в Пушкинский театр с намерением не задерживаться, я прослужила в нем всю свою жизнь, сыграла множество ролей, разных по масштабу и значимости, была свидетельницей взлетов и падений театра, получила опыт сотворчества с большим числом режиссеров, различающихся и по таланту, и по умению выстраивать верные отношения с коллективом.
