В те времена желтой прессы не существовало, но тем не менее публика знала о «вольностях» некоторых красивых актрис из обычной прессы, которой полностью доверяла и вместе с которой осуждала чье-то непозволительное поведение. Конюхова ни в каких скандалах не фигурировала: интеллигентная, умная, с репутацией скромницы, обожающей своего мужа. Она была уже не так молода, не так красива и однажды вдруг сказала нам горькую фразу: «Запомните девочки, скромность ведет к забвению!»
Нас, девочек, играющих санитарок, одели в одинаковые платья и белые фартуки. На головы повязали белые косынки с красным крестом. И все. Играть нам было пока решительно нечего. Издали мы наблюдали за действиями основных героев и выступали если не в роли массовки, то безмолвного окружения. Янчо иногда, проходя мимо, выделял меня из группы одинаковых медсестриц подбадривающим взглядом, но ему явно было не до меня, и я это прекрасно понимала. Объект большой, и его нужно успеть снять за месяц, что для сложного объекта короткий срок.
У чистой, узкой речки Костромы (Костромки, как нежно называли ее местные жители) расположилась наша съемочная площадка. Запомнилось, что Янчо предпочитал снимать длинными кадрами. Один из них начинался с общего плана противоположного берега, потом переходил на медленно текущую воду и на отражающееся в ней солнце, потом камера переходила на наш берег и только потом – на саму съемочную площадку с выстроенной декорацией и действующими на ней героями. Съемка одним кадром требовала тщательной репетиции: «цифры» еще не существовало, снимали на пленку «Кодак», очень дорогую, и каждый «запоротый» кадр стоил немалых денег и нервов – главным образом режиссеру.
И как ни старалась группа, как ни репетировали, накладки все-таки случались. На долгих репетициях старались совместить медленное движение камеры от точки к точке и энергичный вход актеров в кадр. И вот камера внимательно разглядывает деревья, траву и песок на противоположном берегу, звуковик записывает шум ветра, шелест листьев и стрекотание насекомых… И вдруг, откуда ни возьмись, вдалеке вырастает пионерский отряд в белых рубашечках и красных галстуках, с горнистом и барабанным боем! Миклош заорал: «Стоп!» – и с разбега прыгнул прямо на середину Костромки. Громко ругаясь на своем венгерском, он поплыл прочь и от нас, и от пионеров. Долго нырял, появлялся на поверхности, фыркал, продолжал ругаться, опять нырял, плавал под водой, снова выныривал… Все это время русская часть администрации общалась через мегафон с ошалевшими, притихшими пионерами и их юной вожатой. Наши требования сводились к тому, чтобы они бегом убрались туда, откуда пришли, причем сделать это следовало как можно скорее, потому что у нас здесь не пикник, а серьезная работа – съемка. С той стороны мегафона не было и потому только из жестов и писклявого крика вожатой можно было понять, что рядом пионерский лагерь, вот они и вышли на прогулку. И они очень извиняются, потому что не знали, что здесь съемка! Но это тоже очень интересно детям и лично вожатой, так что нельзя ли поприсутствовать? Тем более что сейчас должны подойти еще два отряда: как раз на их общий пикник! Из нашего мегафона раздалось на всю округу, что если они не хотят, чтобы их лагерь расформировали к чертям собачьим со всеми отрядами, вместе взятыми, то им следует исчезнуть из поля нашего зрения, пока товарищ режиссер купается, и в этот месяц для «прогулок подальше выбрать закоулок»!
Вожатая наконец поняла, и пионеры исчезли.
Янчо выскочил из воды и начал куда-то собираться. Наши с мегафоном – к нему: мол, куда это вы? Янчо: так ведь пионеры! Наши, улыбаясь: какие такие пионеры, товарищ режиссер? Пионеры все поняли, извинились и ушли, пока вы купались, и целый месяц не придут! Янчо был озадачен. Он, решил, что съемка на сегодня окончена и, возможно, ее не будет несколько дней. Оказывается, в Венгрии есть закон об отдыхе на природе. Если человек захотел отдохнуть за городом и выбрал себе конкретное место, то это его законное право – и никто не должен ему мешать, никакая организация. Природа принадлежит всем для отдыха! А тут сразу столько детей хотели отдохнуть. Это же их законное право! Его успокоили, сказали, что в нашей стране немного другие законы, что с правами мы тоже разберемся, что кадр выстроен и съемку можно продолжать.
Исполнительница главной роли Миколаевская оказалась милой и контактной. Из разговора с ней мы поняли, что молодые польские актеры тоже получают маленькие зарплаты, но каждому выделяются немалые деньги из специального фонда. Фонд – это взносы состоявшихся актеров, предназначенные именно для поддержки молодых, начинающих, чтобы они могли модно одеться: ведь на них смотрит публика и им подражает. Взносы эти называются у них «пенсия» и выплачиваются каждому молодому актеру несколько лет, на период становления. За эти несколько лет кто-то делает головокружительную карьеру, кто-то – сносную, а у кого-то с профессией не задается совсем. Те, кто в карьере преуспел, начинают сами вносить в фонд отчисления со своих гонораров, тем самым погашая «долг». Те же, кто в карьере не преуспел, ничего фонду не возвращают, их «долг» списывается.
Мы с завистью слушали Миколаевскую: ведь нам никто ничего не доплачивал, а одеться красиво и ярко молодым актрисам хотелось. Но купить модную одежду было непросто, да и не на что, поэтому наша яркость, как правило, ограничивалась бросающейся в глаза косынкой, повязанной на голову или вокруг шеи: такие косынки мы шили сами из куска яркой ткани. Ну, и, конечно, нас украшала сама молодость.
Венгрия была социалистической страной, Польша – тоже, но с буржуазными замашками. Мы, медсестрички, во главе с Конюховой, держались вместе, сталкиваясь на съемках с немалыми трудностями. На всех нас приходилась одна костюмерша, гладить помявшиеся вещи на природе было негде, поэтому за всю смену нам не разрешалось присесть, приходилось подолгу стоять на ногах, даже во время перерывов. Миколаевская же приехала на съемки со своим гримером, ей была выделена костюмерша, которая в перерывах снимала с нее платье. Если перерыв был маленький, она держала его в руках на весу, если большой – вешала плечики с платьем на ветку дерева, сдувая с костюма пылинки. Гример все время поправлял Миколаевской грим и обмахивал ее большим веером, когда было жарко. Миколаевской предоставили раскладушку за занавеской, в которую она укладывалась и отдыхала во время перерывов, пока мы с Конюховой стояли на ногах. Для Миколаевской готовили чай или кофе и тоже приносили за занавеску. Короче говоря, героине устроили режим «наибольшего благоприятствования». Тогда еще не существовало вагончиков со всеми удобствами для актеров, но удобства с исключительными условиями героиня все-таки получила.
Все эти «буржуазные замашки» придут к нам много позже вместе с договорами, райдерами, где содержатся обязательные условия, а тогда мы были воспитаны в убеждении, что все равны, а значит, работать должны в одинаковых условиях. Мне даже казалось, что Миколаевской неудобно из-за повышенного к ней внимания, тогда как остальные лишены подобного комфорта.
Но Миколаевской неудобно не было: она к этому привыкла, в Польше она уже давно считалась звездой. И вела себя со всеми нами очень славно и просто, а чрезмерную, как нам казалось, заботу воспринимала естественно. Неудобно было Конюховой. Она тоже была звездой, причем стала таковой намного раньше Миколаевской, однако ею никто не занимался. Но мы и этого тогда толком не понимали. Мы относились к Конюховой с огромным уважением, но то, что она стоит, как и мы, на ногах всю смену, считали нормальным: мы же все равны, хотя, конечно, Конюхова уже немолода и стул ей могли бы предложить…
