Удивительным ключом открывал пьесы Анатолий Эфрос. В его спектаклях находилось место и для глубоких раздумий, и для слез. Они всегда были праздником.
Праздником были всегда и спектакли БДТ. Их приезда в Москву на гастроли всегда ждали с благоговением. Как разнообразно талантливы были их актеры!
Смешной Дробязгин-Юрский в «Варварах» – крохотная роль, но незабываемая. Монахова-Доронина неповторима. Лебедев, Стржельчик, Луспекаев, Смоктуновский…
Когда Доронина ушла от Товстоногова, я к Товстоногову просилась: мне казалось, я бы его театру подошла.
Жизнь так чудесно переплетена. Мой отчим работал в Тбилиси с Товстоноговым, и тот его любил, а Марлен Хуциев бегал со своими тбилисскими друзьями смотреть, как мой отчим гениально, по выражению Хуциева, играл Карла Моора в «Разбойниках» Шиллера. Даже много лет спустя, вспоминая то время, Марлен Мартынович был взбудоражен этим случайным приветом из прошлого. А я в свое время пробовалась в фильм Хуциева «Июльский дождь» на главную роль, которую потом замечательно сыграла Евгения Уралова. Пробы нормально пройти не получилось, потому что на роль героя вместе со мной пробовался Андрей Миронов, и он вызывал у Хуциева приступы хохота, как только мы начинали играть сцену. Трижды, как только Андрей произносил первую реплику, Хуциев, зажав рот, уползал от камеры. Пробы даже закончить не удалось. Андрей – замечательный комедийный актер, но здесь он произносил вполне серьезный текст. Хуциев умирал от смеха, но и Андрей и я были этим смущены. Мне сценарий очень понравился, и мне хотелось пройти пробы нормально и до конца, и я не видела ничего смешного в том, что делает Андрей, да и он сам был настроен совершенно серьезно. Но, увы… И его на роль не взяли и меня повторно на пробы больше не вызывали. Узнала я о любви Хуциева к моему отчиму гораздо позже из случайного разговора моего мужа с ним. Знать бы мне тогда про эту влюбленность, может, все бы по-другому сложилось, а там, глядишь, и с Товстоноговым удалось бы поработать…
Мое поколение уходит – и довольно стремительно. Нет Товстоногова и Хуциева. Ушли дорогие мои партнеры: Баталов, Папанов, Стржельчик, Державин, Табаков. Ушел Юрский: он не был моим партнером, но был дорогим человеком для нашей семьи…
Проработав столько лет в своей профессии и часто отвечая на вопрос, какая роль у меня самая любимая, я всегда отвечаю, что любимые все. И это честный ответ. Потому что все они – часть меня самой. У актера, в отличие от музыкантов, художников и даже циркачей, нет ни скрипки, ни красок, ни кролика в цилиндре. Актер стоит один перед зрителем со своей душой и телом, с багажом своих личных переживаний. «Я его слепила из того, что было» – это определенно про нас, актеров. Важно, чтобы было из чего лепить.
Я никогда не играла Чехова в театре. Еще в школе на каком-то вечере однажды сыграла в чеховском «Юбилее» взбалмошную жену.
Я не жалею, что не играла Чехова: и не только потому, что я фаталистка. Я его героинь не до конца понимаю, вернее – не до конца чувствую. А для меня это едва ли не главная составляющая работы над ролью. Мне очень важен невидимый нерв, который соединяет мою героиню со зрителем. А я не во всех героинях его чувствую: в чеховских – не чувствую и потому их боюсь.
Все роли, которые я играла, остались со мной навсегда. Они в каком-то другом измерении, сворачиваются в маленький, дорогой комочек и поселяются навсегда в моем сердце. Как будто там, внутри меня, с левой стороны, есть тайный уголок, где хранится все самое дорогое.
Роль – это жизнь героини. Она состоит из поступков, эмоций и слов. После того как спектакль снимается с репертуара, на следующий день я не помню из роли ни одного слова, а эмоции моих героинь помню по сей день. Но, оказывается, даже текст, однажды прожитый и ставший своим, не уходит навсегда. Как-то мои ученицы взяли для самостоятельного отрывка сцену из спектакля «Невольницы», который я к тому времени не играла уже лет тридцать. Пригласили меня на свою репетицию… и я сразу поправила у кого-то неточно выученный текст. И поняла, что он, оказывается, не забыт. Просто он тоже свернут за ненадобностью, скромно лежит в надежном месте. Там же, где лежат все мои сыгранные роли, даже самые незначительные.
Некоторые роли долго не хотели сворачиваться и уходить на покой, толпились, тревожились в неуютной тесноте. Это были роли, с которыми мне было расстаться особенно тяжело. Но и я, и они в результате смирялись. И вот они лежат у моего сердца, но иногда до сих пор плачут.
Спектакли уходят из жизни по разным причинам, и я всегда эти причины понимала, никогда не возражала против их закрытия, но прощалась с некоторыми очень долго и трудно. Прощалась не на сцене, а в душе и сердце. Это были невидимые миру слезы, но они позволили мне понять, как бы высокопарно это ни прозвучало, свою актерскую тему. Это тема любви. Любви горькой, не сложившейся, отвергнутой, преданной, словом – драматичной. В кино это роль Сони в «Зависти богов». Правда, Соня продолжает свою жизнь, иногда появляясь на экранах телевизоров… А роли в спектаклях «Я – женщина», «Варшавская мелодия», «Наваждение», «Любовь, письма» – они иногда до сих пор плачут, рождая пронзительные воспоминания. Это все трагические роли. Трагедия в драматургии – это когда кто-то из героев погибает. У этих моих героинь погибала душа – и в этом была их трагедия.
Театральные казусы
А знаете, театр – это весело. Чего только не случается, когда работаешь в театре. Каких только историй с тобой не происходит! Со мной они начали случаться буквально сразу. Первой главной моей ролью в театре была, строго говоря, не Райна Бернарда Шоу, а Аленушка в «Аленьком цветочке». В этот спектакль всегда немедленно вводили новичков. «Аленький цветочек» до сих пор в репертуаре нашего театра, и по сию пору вновь пришедшую молодежь так же активно вводят в этот спектакль. Зрители его любят: и малыши, и родители. «Аленький цветочек» идет на сцене театра с 31 декабря 1949 года.
Я любила играть этот спектакль и играла его много лет. Нас учили, что играть детские спектакли надо даже с большей отдачей и ответственностью, чем взрослые: дети фальшь чувствуют и быстрее, и острее. Я искренне отдавала ему все силы и уставала не меньше, чем на сложном взрослом спектакле. Воспоминания у меня о нем остались очень теплые и смешные.
Актерам после спектакля часто дарят цветы. Дарят цветы и малыши. Но поскольку малыши долго карабкаются на сцену и долго по ней идут, то актеры, чтобы сократить детям мучения, идут им навстречу. Малыши, взобравшись на сцену, иногда теряются и забывают, зачем поднялись. Так что актеры им помогают и благодарно принимают букеты. И вот однажды я, как обычно, пошла навстречу карапузу, который шагал по сцене, крепко держал в крохотной ручке маленький букетик и не мигая смотрел на меня. Когда я к нему подошла и протянула руку за букетиком, карапуз, прикрывая его собой, от меня отвернулся и громко и четко сказал: «Это не тебе! Это Бабе-яге!» Весь зал грохнул хохотом. Баба-яга был счастлив (ягу всегда играет мужчина). Как правило, цветы дети дарят Аленушке или Чудищу, которое уже превратилось в прекрасного юношу-принца. И вот такой конфуз! Мы с принцем были посрамлены.
