О себе Баталов говорил мало, что было естественным для актеров старой школы. Алексей Владимирович боготворил режиссера Иосифа Хейфица, который открыл ему путь в мир кино. Очень любил свою дочь и не переставал искать возможности ее вылечить.
Когда киносообщество костерило наш фильм на все лады, Баталов ни разу не встал на его защиту, что нас с Володей удивило. Нам казалось, что в Союзе кинематографистов он имел вес и голос.
Много позже, когда все устаканилось и киносообществу пришлось смириться с тем, что публика у нас глупа и любит не то, что должно, Володя в каком-то интервью удивился молчанию Баталова. И тогда Алексей Владимирович стал публично говорить о фильме, о своем герое и о роли Меньшова в его актерской судьбе хорошие, благодарные слова.
Иннокентий Смоктуновский
Как украсил Иннокентий Смоктуновский фильм «Москва слезам не верит», знают все. Но мало кто знает, что снимали мы этот «летний» эпизод у старого Дома кино глубокой осенью. На репетициях актеры стояли на лестнице с синими носами, в пальто и шубах, только при команде «мотор» мы их сбрасывали на несколько минут съемки. Дублей, помнится, было два, и после возгласа режиссера «снято, всем спасибо!» вдруг повалил густыми хлопьями снег. Но мы успели!! Мы сняли этот прекрасный смешной эпизод!
Меня удивило признание Смоктуновского, что Борис Равенских, с которым он работал в Малом театре, был самым интересным в его жизни режиссером, не считая Товстоногова. Мне с Равенских работалось непросто, я думала, они с Иннокентием Михайловичем настолько разные, что им тоже друг с другом должно быть нелегко. Но оказалось, совершенно наоборот.
А о том, как много для него значил Товстоногов, Смоктуновский рассказал мне однажды очень образно. Он пришел к Товстоногову уже сложившимся актером и думал, что знает об актерской профессии все. «Представьте, Верочка, что наше дело – это большая комната, с мебелью, картинами и фотографиями, которую вы за много лет знаете наизусть и даже с закрытыми глазами можете безошибочно сказать, где что находится. И вот Товстоногов подводит вас к знакомому дивану, чуть отодвигает его и показывает в углу крошечную, с детскую ладошку, совсем незаметную прежде дверцу, и предлагает вам заглянуть в нее. Вы повинуетесь и, открыв дверцу и прильнув к ней глазом, видите там Космос, огромный и прекрасный! И это редчайшее счастье – встретить человека, сумевшего расширить твои горизонты до размеров Космоса».
Все это рассказал Иннокентий Михайлович, когда мы познакомились довольно близко.
Знакомство с человеком и знакомство с актером – разные вещи. Сначала произошло заочное знакомство с актером Смоктуновским, который вдруг стал греметь в Питере. Москва тоже о нем говорила, и так, поначалу весьма отдаленно, мы о нем узнали. До нас доносились мнения, что Смоктуновский – явление в театре. Произвел мощнейшее впечатление его князь Мышкин и, собственно говоря, с этого началась слава Иннокентия Михайловича. Но, оказывается, актерский взгляд на коллегу может отличаться от оценок публики.
У Смоктуновского был свой стиль. Когда он появился в БДТ на репетициях «Идиота» (а Товстоногов пригласил его именно на эту роль) и что-то стал шептать себе под нос, пока все остальные репетировали как следует, «все остальные» начали на него шикать. «Все остальные» считали, что его нужно заменить, потому что роль сложнейшая, а он ходит и что-то такое невнятное шепчет. Когда партнеры ополчаются против тебя (в моей жизни такое тоже было), нужно иметь огромную силу, чтобы не сломаться, а продолжать работать в своем стиле, так, как ты считаешь нужным. Это очень сложно, особенно когда ты приехал «ниоткуда», кто ты такой – неизвестно, актерского образования у тебя никакого нет. И ты еще что-то там шепчешь?
Но он продолжал шептать, продолжал искать. Не назло ведь шептал, а искал, искал образ. Казалось бы, кому какое дело, кто как ищет. Но нет, не устраивало коллег то, как он ищет. У нас вообще доверия, терпения и снисходительности не хватает. Не зря прижилась у нас поговорка: помоги таланту, бездарность пробьется сама. Да, разглядываем талант не сразу. Если не такой, как все, если работает в непривычной манере, значит, это подозрительно и, скорее всего, плохо. А как раз непривычное и есть то, что отличает человека талантливого от обычного, и вырастает он в яркую творческую личность по-своему. Наверное, они такими рождаются – необычные люди, – иногда с весьма странной судьбой и совсем необязательно с ангельским характером.
Некоторые считали, что Смоктуновский человек не вполне нормальный: такое бывает в актерской среде. Другие считали, что Иннокентий Михайлович в эту ненормальность играет.
Однажды я видела Смоктуновского в неудачном спектакле и впервые поняла, что даже самому гениальному актеру нужен режиссер. Ошибки у него были те же самые, что делают все негениальные актеры.
Мое знакомство с его актерским даром случилось на фильме «Девять дней одного года». Блестящий тандем – Смоктуновский с Баталовым. Они были очень разные, и вместе у них получилось совершенно естественное существование. Кино предполагает такую естественность, но не у всех и далеко не всегда это получается. А у них получилось, это было даже не кино, это была жизнь – жизнь талантливых людей. Талант сыграть очень трудно, это редко кому удается. В «Девяти днях одного года» удалось. Увидев Иннокентия Михайловича в этом фильме, я открыла для себя: чтобы сыграть талант, надо самому быть личностью.
Долгое время мы не были знакомы с Иннокентием Михайловичем лично, знали о нем общеизвестное: что он перебрался из Питера в Москву, что он много снимается, что у него есть жена, дочь и сын, который снялся с ним в кино. Собственно, это все. И вдруг выяснилось, что мы соседи: одновременно въехали в наш дом. При первом личном знакомстве Иннокентий Михайлович насмешил: зашел к нам и представился. Я сказала: конечно, мы вас знаем. И он спросил, какой у нас метраж квартиры. Я назвала метраж и поинтересовалась: а у вас? Он отвечает: а я не знаю. И это было почему-то очень смешно, хотя многие говорили: да все он прекрасно знает! Но я абсолютно точно понимала, что он не знает, какой у него метраж, более того, его это мало волнует. Он, конечно, был со страннинкой.
Его жена, Саломея Михайловна, – дар Божий. И он это знал, что тоже очень ценно. Не всегда мужчина понимает, кто его бережет, кто его ангел-хранитель. Она ему советовала, где сниматься, а где не стоит. Ведь она лучше, чем кто-либо другой, знала его силы: он все-таки один тянул семью. Это заставляло его работать больше, чем нужно, – больше, чем он мог выдержать. И если бы не Саломея Михайловна, то, возможно, мы бы потеряли его еще раньше.
Она очень за ним следила: и за тем, что съел, и за тем, как одет, и за тем, соглашаться ли на предложенную работу. И как лучше добраться куда-то – ехать на поезде или лететь, – она тоже знала. Она практически была его менеджером, и он ее слушался: не знаю уж почему.
У них была совершенно закрытая семья. Когда человек известен, он невольно старается спрятать свою жизнь, потому что слишком многие проявляют к нему интерес. Но по-соседски мы оказались со Смоктуновским дружны. И однажды утром Иннокентий Михайлович пришел к нам в пижаме и без зубов. Встав с постели, сразу явился к нам, чем-то живо поинтересовался и ушел. Это было просто и непосредственно.
