Когда умер Козак, новые люди из Управления культуры мне не звонили, но Орлова просили узнать мнение коллектива. Претендентов, желающих руководить нашим театром, оказалось великое множество, причем порой самых неожиданных, и подковерная борьба за место шла серьезная. Коллектив хотел, чтобы руководство поручили Евгению Писареву. Разумеется, не все были согласны: кое-кто резко возражал, кое-кто предлагал своих кандидатов, а то и просто себя. Но в основном коллектив, включая цеха, был за Писарева. Называли его любовно-ласково Женечкой. Он пришел в театр выпускником школы-студии и еще начинающим актером живо заинтересовался режиссурой. Писарев был свой. Он поставил у нас несколько успешных спектаклей, в том числе мой любимый – «Пули над Бродвеем» по сценарию Вуди Аллена; поставил так талантливо, что спектакль получился лучше фильма. И хотя Женю пригласил к себе Табаков в качестве помощника, свой – наш – театр он не бросил и приходил к нам постоянно. Да и Табаков, понимали мы, не возьмет к себе бесталанного человека. Короче говоря, основная часть труппы хотела, чтобы был «свой Женечка» и чтобы не было разрушено то, что успел сделать Козак. Женя при Романе работал очень успешно, и мы были уверены, что он исповедует те же принципы, которые были близки Роману. Так что мы все, и я в первых рядах, вместе с Орловым бились за Женю. И победили. Наша победа, впрочем, состоялась в не слишком приятной атмосфере. Слышались фырканья и возмущения, некоторые из приглашенных «звезд» отказались играть в спектаклях «для Писарева»; кое-какие личности, недавно пришедшие в театр, к радости труппы, его покинули. Все это было отвратительно.
Женя, конечно, поначалу растерялся, но он чувствовал поддержку и любовь родного театра, а в трудном деле, как известно, родные стены помогают. Но отношения с Орловым, как ни странно, у Писарева не складывались, несмотря на то что Писарев знал, как Орлов яростно отстаивал его кандидатуру. Возможно, сказывалась большая разница в возрасте, возможно, Орлов был слишком авторитарен, считая, что четвертьвековой стаж на должности директора дает ему на это право… Так или иначе, но разногласия возникли довольно скоро после назначения Писарева. Орлов вдруг начал болеть дольше обычного, и вскоре его место занял другой директор, молодой и, как показала практика, в подметки Орлову не годящийся. Орлову, чтобы его не обижать, предоставили должность президента театра, даже с окладом, но своего места ему не выделили. Кабинет, в котором он привык просиживать сутками с постоянной сигаретой и чашкой кофе, решая повседневные вопросы, занял другой человек. Во всем огромном театре Орлову, человеку грузному, высокого роста, некуда было деться. Однажды я, случайно войдя на сцену, увидела щемящую картину: как-то сбоку, в совершеннейшей пустоте, опираясь на палку и глядя в пустой зрительный зал, сидел неприкаянный Вячеслав Евгеньевич Орлов. В голове вдруг пронеслось: он прощается с театром и скоро умрет. Это было символично и страшно, и я не рискнула нарушить его одиночества. Тихо попятившись со сцены, я ушла из театра. Через несколько минут, придя в себя, я вернулась в здание с другого актерского входа на Бронной.
Вскоре Орлов умер. Он проработал с новым главным режиссером пять лет, а в общей сложности в театре как таковом – тридцать. Прощались с Орловым в филиале, народу собралось много, говорили о нем хорошие и теплые слова: его любили искренне. Похоронили Орлова на Ваганьковском кладбище, где уже лежала его мать. На кладбище из театра поехали почти все. Поразительно было то, что на могильной плите под датой жизни и смерти его мамы уже значилось и его имя. Это Орлов при жизни, чтобы не утруждать родных, заказал вывести на памятнике свое имя с датой рождения и открытой датой смерти. Удивительной доброты и чуткости был человек.
Люди закулисья
Я могу долго стоять на примерке костюмов или париков, потому что знаю, что гримеры и портные ломают голову, придумывают, как мне за пять секунд сменить на сцене цвет волос с рыжего на черный и какую пуговку в каком месте пришить, чтобы можно было целиком сменить костюм за одну минуту. Уникальный театральный сапожник сошьет туфельки на высоченной платформе немыслимой красоты и, главное, фантастического удобства. И ты будешь в них летать по сцене, будто ты босиком. Костюмеры распределяют между собой, что надеть первым: обувь или платье, чтобы прическу не испортить, и договариваются с портными, где удобнее для быстроты переодевания сделать застежку и где пришить невидимый зрителю карман, из которого вдруг появляется цветок, как у фокусника. Реквизиторы быстро кладут тебе в муфточку бутылку – той стороной, которой удобнее ее достать, при этом не облившись. Бутафоры придумают устройство, чтобы крошечная шляпка на твоей голове держалась и не падала, как бы ты ни мотала головой, а очки лезли на лоб нажатием невидимой кнопочки. Администраторы примут твоих гостей, пришедших на спектакль, пригласят оставить вещи в кабинете, предложат чаю и проведут на места.
За все это я и люблю своих коллег по театру, чья работа совсем не видна зрителям. А как они, находясь за кулисами, внимательно следят за спектаклем, смотрят на сцену через щелки в декорациях и как беспокоятся, если, не дай бог, что-то пошло не так. Ведь бывает же.
В спектакле «Невольницы» я зацепилась кружевом нижней юбки за шляпку гвоздя, торчащую из пола. Попробовала резко дернуться, чтобы кружево порвать, но… поняла, что кружево крепкое, а я пригвождена намертво и сдвинуться не смогу. Сцена с партнером длинная, и кружевная оборка тоже очень длинная, потому что сильно присборена и оборок таких на юбке несколько. Все происходило на глазах зрителей, они видели, как актриса зацепилась, поэтому я не стала обманывать публику и делать вид, что так и должно быть. Но я оправдала поведение героини: подняла подол верхней юбки и начала по шву отрывать кружево от нижней. Сцена была темпераментной, и я темпераментно отрывала эту присборенную оборку со словами негодования в адрес партнера. Оборка казалась нескончаемой: освободилась я от нее почти в конце сцены. Бросила остаток оборки на ворох кружев, заваливших шляпку злосчастного гвоздя, и, вздохнув наконец с облегчением, под аплодисменты зала покинула сцену.
За кулисами был жуткий переполох! Костюмеры, гримеры и реквизиторы стояли на ушах, держали наготове ножницы разного размера, ломая голову, как бы мне их передать, чтобы освободить из плена. Но сцена на двоих! Если бы по ходу пьесы появился кто-то третий, можно было бы незаметно передать ножницы. Или все же просунуть в щель маленькие ножнички, чтобы мой партнер мне их подал? Но щель-то не в том месте, где стоит партнер! И вообще он смотрит только на меня и не увидит, что ему суют ножнички!..
И так за кулисами всегда. Там царит не меньшее напряжение, чем на сцене. Что бы ни случилось во время спектакля, службы должны оперативно найти решение.
В театре работают не совсем обычные люди. Не только актеры, но и костюмеры, гримеры, реквизиторы, бутафоры, рабочие сцены, осветители, портные, сапожники – все! Все эти люди вместе с актерами и режиссерами создают сказку для взрослых. И я всех их очень люблю и благодарна им за то, что они так же, как и я, заражены бациллой театра. Редко кто уходит на другую работу, театр – это навсегда. Почему? Никто не знает. Как заражаются бациллой театра? Тоже неизвестно.
