Одиночество детей
Наверное, Анна Блинова была не в восторге от выбора дочери: та шла за небогатого сына священника, но пришлось смириться. А когда земский врач Алентов приехал служить в родной город жены Великий Устюг, на руках молодых родителей было уже трое детей. Анна Блинова смилостивилась и подарила зятю два дома. В одном молодая семья сразу поселилась, а другой «за ненадобностью» «неразумный» зять отдал молодой советской власти. Пережить это богатой купчихе было тоже нелегко – и снова пришлось смириться. Петр Тормасов к тому времени умер, а внуки любили ходить в гости к бабушке и наперебой спрашивали, на кого они похожи: на маму или на папу. Видя перед собой красавицу маму, все трое хотели быть похожими на нее. Но суровая бабушка, не любившая зятя, смотрела на них и безжалостно говорила: «Еще чего, уроды, все похожи на своего отца!» А это было неправдой: средний Андрей похож на мать, был красив даже в старости; а вот старший Вадим (Димочка – так его звали домашние) и младшая Ирина, моя мама, действительно похожи на отца.
Молодая советская власть «ненужный» земскому врачу дом взяла, а нужный, в котором он поселился с семьей, уплотнила, оставила семье только второй этаж, а на первый подселила чужих людей. Типографии, принадлежавшие Анне Блиновой, экспроприировали, жить становилось тяжелее, и Вера Петровна, посоветовавшись с мужем, решила, что от еще одного ребенка, только появившегося под ее сердцем, в это трудное время лучше избавиться. Для этой цели Николай Александрович пригласил своего друга, врача-гинеколога, с которым они вместе учились в университете. Друг, разумеется, приехал, но что-то во время операции пошло не так, и молодая 28-летняя женщина умерла прямо на операционном столе, оставив мужа вдовцом с тремя детьми семи, пяти и трех лет. В день похорон матери детей сфотографировали, и фото это сохранилось. Зная их последующую жизнь, тяжело смотреть на эти прекрасные, чистые лица.
Одному Николаю Александровичу с детьми было никак не справиться, и на подмогу из Котласа в Устюг вызвали сестру Клавдию. Она приехала – и с детьми помогала, и всячески утешала брата, который совершенно потерялся и даже стал потихоньку от сестры выпивать. Стесняясь этого, он приходил домой поздно, когда уже все спали, только старший семилетний Димочка не спал: он всегда ждал папу и тихонько помогал ему раздеться и лечь в постель. Но мало-помалу жизнь как будто налаживалась: сестра Клавдия с любовью и жалостью к «сироткам» занималась детьми, тем более что по образованию она была учительницей младших классов. Еще семья держала прислугу, кухарку, она занималась продуктами и готовила еду для всей семьи. Моя мама ее очень хорошо помнила, потому что та красила себе щеки свеклой и говорила детям, что идет к ухажеру на свидание, а щеки красит для еще большей красоты.
Беда пришла откуда не ждали. На первом этаже, в подселенных комнатах, жила девица, уже не юная, лет под тридцать, но экстравагантная, играющая на гитаре, поющая песни Вертинского и курящая сигареты. Звали ее Павлой Павловной, была она без роду без племени, внешне – полная противоположность Веры Петровны: высокая, худая и черноглазая. На веранде первого этажа она каждый вечер томно пела романсы, завлекая молодого вдовца, через какое-то время решила его на себе женить, и у нее это получилось. Сестру Клавдию, занимающуюся детьми и хозяйством, поблагодарили и как-то очень быстро отправили обратно в Котлас, где она и продолжила работать в школе, временно оставленной по семейным обстоятельствам. Расставание с детьми было нелегким, так как Клавдия за новой женой, кроме гитары и песен, особых достоинств не приметила, но и мешать молодой семье не считала возможным: погоревав, она беспрекословно уехала. Бабушка, Анна Блинова, зятя всегда терпела с трудом, а после смерти любимой дочери просто возненавидела. А уж когда он женился вновь, решила от греха подальше, и чтобы никогда зятя больше не видеть, уехать из родного города и от дорогих могил. Собрала в «матерный» сундук все свои пожитки и отправилась в Петербург, к детям от первого брака. Так бабушкины вещи оказались в Ленинграде, где их потом узнавала моя уже немолодая мама. А «матерным» сундук назывался потому, что был он невероятных размеров, и, когда заполнен до краев, очень тяжелый. Бабушка же, в былые времена имевшая несколько домов в городе, любила переезжать из одного в другой – и всегда с этим удобным, но неподъемным сундуком. И мужики-рабочие, каждый раз его тащившие, крыли и сундук, и бабушку, и свою жизнь так, что сундук стал в честь своих частых переездов носить гордое имя «матерный».
Дети остались без тети и бабушки, на попечении Павлы Павловны, а уж воспитывать детей в ее планы не входило. И старшие дети однажды услышали, как мачеха раздраженно говорит мужу: «Мне твои дети не нужны!» И когда самая младшая девочка Ирина (моя мама), потянувшись к женщине, назвала ее мамой, братья исподтишка показали девочке кулак, а потом разъяснили, что тетя – не мама, они маму помнили, и называть тетю нужно по имени-отчеству: Палка Палковна. Вероятно, Павле было нелегко справиться с не принявшими ее детьми, и, по воспоминаниям мамы, детство их было тяжелым. Павла оказалась мачехой классически злой, детей не замечала вообще, даже не мыла их, и они быстро завшивели и запаршивели. И наказывала детей сурово: за провинность мачеха ссылала провинившегося на чердак на весь день и не кормила. Ненаказанные дети потихоньку прятали еду со стола в кармашки и как-то передавали ее «арестанту». Моя мама в укромном уголке чердака спрятала для себя луковицу на случай наказания: а вдруг мальчишки забудут про нее или не смогут утаить еду от Павлы и совсем не принесут поесть.
Папа, Николай Александрович, много работал: стал главным врачом поликлиники, разрабатывал систему лечения нервных заболеваний, для чего построил здание водолечебницы. Он был уверен, что в семье все хорошо. Дети отца обожали и, по взаимной договоренности, никогда ему ни о каких своих обидах и наказаниях Павлы не рассказывали.
Архангельск
Жизнь в родном доме была так тяжела, что дети из дому разбежались, как только подросли: Димочка уехал в Архангельск, поступил в военное училище, Андрей уехал в Казань (там жил брат отца Палладий) и тоже поступил в политехнический институт, а мама, едва достигнув 16 лет, уехала к Димочке и поступила в лесотехнический техникум. Уехала голая-босая, в вещах, из которых давно выросла: шубку ей купили в третьем классе на вырост, но сейчас рукава были до локтя, но она все же застегивалась на немыслимо худой маме. На ноги она себе купила резиновые галоши – самая дешевая обувь – и ходила в них зимой, обмотав ноги газетой, а зимы в Архангельске холодные. К тому же было так голодно, что мама ходила по трамвайным остановкам в поисках копеечек – может быть, кто-то обронил, – и даже иногда находила.
Андрей сразу отдалился от брата и сестры – Казань далеко, но со старшим Димочкой они держались вместе. Дима учился в военном училище, и в город курсантов отпускали только по воскресеньям. Тогда дети встречались, и Дима поддерживал сестру как мог: совал ей сэкономленные продукты. Мама училась сплавлять лес в своем лесотехническом, а это занятие для девочек тяжелое. Но она научилась цеплять бревно крюком, подтягивать его себе на ногу и, задавая нужное направление, отправлять его в реку к другим бревнам. Однажды, идя в свое лесотехническое общежитие, мама увидела на столбе объявление о наборе студентов в театральное училище при архангельском драмтеатре. И решила пойти и попытать счастья. Что нужно делать, она совсем не знала: в объявлении об этом ничего не написали. И потому ни стихов, ни басни, ни прозы, обязательных для прочтения, мама не подготовила, а пришла просто так. На нее смотрели долго и с удивлением: она была высокой, хорошо сложенной девочкой, только очень уж худенькой, темноволосой, с правильными чертами лица, на котором не было свободного места от темных веснушек, и с настолько черными глазами, что зрачки сливались с радужкой. Была она гибкой, как змея, и могла запросто положить ногу себе за голову на плечи, хорошо пела и все, что ее просили сделать, выполняла робко, но хорошо. Маму попросили выполнить простые упражнения: удивиться, обрадоваться, испугаться… И педагоги решились это чудо взять в ученицы.
