Справедливости ради надо сказать, что муж мой, которого мама не приняла, чувствовал это ее неприятие, но никогда не обидел ее ничем и всегда старался помочь. Но мама так и ушла в мир иной, не приняв его. Для меня это было так мучительно, что я дала себе слово: когда придет пора выходить замуж Юле, я приму любой ее выбор. Слово я свое не сдержала…
Странности
Впервые я не смогла объяснить себе поведение мамы, когда она отказалась поехать на похороны брата Андрея в Казань. Это было непостижимым даже для меня, привыкшей к странностям мамы. Они с Андреем не были так близки, как с Димой, но общее трудное детство и последующие редкие встречи и письма не предполагали никакого камня за пазухой, да и по природе своей мама была человеком справедливым и сочувствующим. Тем более так совпало, что мой театр как раз ехал на гастроли в Казань, где жил Андрей с семьей. В это лето был кинофестиваль в Москве, и Володя еще до трагического известия сумел достать для мамы билеты на фестивальные фильмы. Когда пришла весть о смерти, мы с Юлей полетели в Казань, Володя прилетел позже, прямо к похоронам, а мама сказала, что не полетит, а будет смотреть фестивальное кино.
И потом ни разу не спросила ни про похороны, ни про близких брата. Я была в замешательстве.
Чуть позже выяснилось, что у мамы резко испортились отношения с соседями по квартире, которые казались такими симпатичными. Зная маму, ее умение ладить с людьми, безусловную ее интеллигентность и абсолютное неумение конфликтовать, я всю вину мысленно возложила на соседей. Но я поняла, что маме, по ее рассказам, с наглостью молодых соседей не справиться: придется снова искать обмен теперь уже комнаты на комнату в Москве.
Как ни странно, комната нашлась довольно быстро. Старый дореволюционный дом находился в районе Трубной площади, имел два входа: парадный и черный. Парадный был ничем не примечателен, поскольку после нескольких своих ремонтов обрел безликий вид. Зато черный ход, которым пользовались редко и который поэтому неплохо сохранился, был удивительно красивым и изящным: с витой лестницей и огромным окном, украшенным металлическими цветами, поднимающимися из-за перил и образующими собой решетку на окне. Все это, впрочем, было не очень чистым и сильно запущенным, потому что в основном на эту лестницу выходили только покурить. Но даже в таком непрезентабельном виде черный ход производил впечатление. А сам выход на черную лестницу был из общей кухни через узенькую дверь. Возникало ощущение, что ты попал в сказку «Золотой ключик». Маленькая, обшарпанная, неаккуратно окрашенная в несколько слоев коричневой краской дверь вела в совсем другой мир и давала волю воображению.
Кухня – общая, и у мамы было там свое место, а комнатка опять оказалась на удивление светлой и симпатичной. И соседи оказались снова молодыми и улыбчивыми людьми. Мы перевезли мамины вещи в новое жилище, она и там сумела так расставить свою нехитрую мебелишку, что комнатка стала даже краше той, которая была у метро «Университет».
Театр мой собрался в июне на гастроли в Архангельск. У мамы в июне день рождения, и Архангельск – город ее юности. Там она училась в Лесотехническом техникуме, там увидела объявление о приеме в театральное училище, там, озябшая и голодная, собирала монетки на трамвайной остановке, там ее поддерживал и подкармливал любимый брат Димочка, там мама поступила и закончила училище, там познакомилась с моим папой. Короче говоря, в Архангельске прошла очень важная часть ее жизни и ее молодого становления. Я решила предложить маме поехать со мной. Ни в какие дома отдыха или творчества она никогда не ездила, не любила этого – и с радостью, когда еще работала, проводила отпуск за домашними делами: делала маленький ремонт в жилище, белила сама потолки или клеила обои, чинила одежду, что-то себе или мне шила или вязала. Но в московской комнатке все было чудесно – ничего ни белить, ни клеить не требовалось. Сестры ее, недавно приобретенные, летом разъехались по дачам со своим многочисленным семейством – поэтому мама с радостью согласилась и поехала со мной.
Конечно, город очень изменился за то время, пока мама в нем не бывала: она почти ничего не узнавала, но, как ни странно, и не очень хотела узнавать. Я ее тормошила своими расспросами: а где было это, а где – то, но она реагировала вяло, ей был совершенно безразличен город ее юности. Меня это просто ошеломило. Мне было так интересно узнать и прочувствовать вместе с ней ту мамину жизнь, которую я знала только по ее рассказам. Я думала, что, походив по старым местам, она что-нибудь еще вспомнит и расскажет. Я так мало знала о ней: она неохотно делилась своей жизнью. Я даже думала, что мама, побродив по старым местам, сумеет расстаться с чем-то тяжелым и горьким в своей жизни. Мы последнее время мало бывали подолгу вместе, а тут, не расставаясь целыми днями, я впервые заметила, как изменилась мама, вернее, как она постарела, не внешне, а скорее душой.
Мы с мамой и моими театральными друзьями отметили ее день рождения в Архангельске, чем доставили ей пару часов счастья, и вернулись в Москву.
Наша новая квартира
После выхода фильма «Москва слезам не верит» и его ошеломительного успеха мосфильмовское начальство предложило нам переехать в трехкомнатную квартиру в Олимпийской деревне. Конечно, трехкомнатная квартира лучше двухкомнатной маленькой. Но Олимпийская деревня так далеко от центра, и метро от нее далеко: нужно ехать до него на маршрутке. Однако мы понимали, что больше могут никогда ничего не предложить, поэтому решились на переезд. Будучи наивными в вопросах быта и честными по своей пионерско-комсомольской сути, мы в течение целого года ходили за новым ордером, но все что-то в этой конторе с ордером не складывалось: просили прийти еще раз, потом еще раз, и мы честно уходили и ждали следующего приема. Меж тем коррупция уже набирала обороты, но нам это было неведомо: нам и в голову не приходило, что чиновники, видя успех фильма, полагали, наверное, что мы миллионеры, и ждали от нас взятки за ордер. Через год, поняв, должно быть, что от этих то ли идиотов, то ли скряг взятки не дождаться, ордер нам выдали – и мы поехали обустраиваться.
На самом деле денег у нас по-прежнему не было. Кинорежиссеры получают деньги нерегулярно: зарплату – только пока снимают фильм, а постановочные (вознаграждение за снятое кино), когда фильм закончен. Но не все режиссеры снимают фильмы каждый год, а мой муж вообще снимал очень редко, а жизнь продолжалась, и потому накапливались долги (у нас они, правда, были небольшие, мама приучила меня брать в долг только в самом крайнем случае). Когда муж получал постановочные, долги мы возвращали как раз из них – и на жизнь оставалась небольшая сумма. А новых съемок не предвидится, стало быть, и зарплаты нет, и уж тем более нет постановочных, на которые вполне можно было приобрести машину, разумеется, отечественную.
«Москва слезам не верит» и «Экипажу» повезло. На «Мосфильме» решили поощрить режиссеров этих картин вторыми постановочными за то, что фильмы оказались столь востребованы публикой. Первые постановочные мы уже потратили: отдали долги, в основном маме, купили кое-какую мебель в новую квартиру и залатали вечно образующиеся дыры в нашем хозяйстве. Так что, получив вторые постановочные, мы бурно возликовали. А потом, трезво поразмыслив, муж заметил, что деньги вечно куда-то незаметно уходят: не лучше ли нам купить на них машину? Так мы и поступили: купили «Волгу».
