Наша свадьба – это отдельный аттракцион. Мы подали заявление и получили билет-приглашение в салон для новобрачных, где можно купить что-нибудь дефицитное и даже импортное. В предвкушении мы поехали в магазин на проспекте Мира, но, ознакомившись с ценами, вышли грустные: даже какую-нибудь мелочь, доступную нам по цене, отыскать не удалось.
В загс, когда пришло время, мы отправились в повседневной одежде: я в платьице, которое сшила мама год назад, а Володя – в своем единственном костюме. Загс находился на улице Космонавтов, и мы вместе с двумя свидетелями (нашими однокашниками) поехали туда к назначенному часу на трамвае. Все деньги до копейки отдали оставшимся в общежитии ребятам, чтобы они купили все необходимое и встретили нас уже с накрытым столом. «Всех денег», надо сказать, было немного.
Когда нас позвали в зал бракосочетаний и дама с лентой наперевес назвала молодоженов мужем и женой, я с ужасом заметила, что какой-то дядька открыл шампанское и разливает его по бокалам под постоянное щелканье фотоаппарата. Шампанское предназначалось мне, Володе и двум свидетелям. Бокал я, конечно, взяла, пригубила и на замечание того же дядьки, что шампанское горькое, ответила отрицательно: нет, сладкое, все в порядке. А сама понимаю, что праздник может закончиться в кутузке, потому что платить нам за чертово шампанское нечем. Дядька настаивает, что шампанское горькое, а я соколиным глазом слежу, чтобы он не вздумал открыть вторую бутылку, ведь жених и свидетели уже свои бокалы опустошили. Вежливо интересуюсь, с чего он взял, что шампанское горькое, и до меня донесся шепот свидетельницы, что нужно, оказывается, целоваться, а после я услышала шепот свидетеля, старосты нашего курса: «У меня есть три рубля» (он увидел ужас в моих глазах и понял его причину). И только тогда, немного успокоившись, я поцеловалась с мужем под все те же непрекращающиеся щелчки фотоаппарата…
Все закончилось. Нас наконец проводили в комнату, где не было никаких яств, но был фотограф, который непрестанно снимал нас в зале регистрации. Он поинтересовался, какие фотографии мы будем заказывать и добавил, что платить не сейчас, а при получении. «Все!» – сказал мой муж храбро. Ему назвали сумму. На ногах Володя устоял, но… Короче, у нас есть две фотографии с нашей свадьбы.
В общежитии ждал подготовленный ребятами стол – на сдвинутых тумбочках, накрытых чистой газетой, красовались бутылка водки, бутылка вина, хлеб, сыр и колбаса. И праздник удался!
Считается, что студенческие браки – это браки «пробные» и быстро распадаются, но мы уцелели. Когда мы только начинали жить вместе, Володя сказал, чтобы я не ждала от него в подарок бриллиантов, потому что дети в Индии голодают! Он меня ужасно этим насмешил, потому что я и не ждала подарков – знала, что его «состояние» складывается только из стипендии. С чего бы мне думать о бриллиантах? Да и вообще я совершенно равнодушна к драгоценностям.
Он так искренне это сказал, а я так искренне смеялась, что мы запомнили эту фразу на всю жизнь. Когда через много лет я приехала на кинофестиваль в Индию, то действительно увидела оборванных, нищих детей – под окнами роскошных витрин с бриллиантами, и в этом действительно было какое-то поражающее несправедливостью несоответствие.
Первый дорогой подарок, а именно маленький флакончик духов «Chanel № 5», я получила от мужа в день своего 25-летия. Чтобы купить эту роскошь, мой муж занял денег у Михаила Ильича Ромма. Выбор подарка меня покорил, такие духи могли себе позволить в то время только состоятельные женщины.
Потом подарков было много, разных, и мне, и Юле, с обязательным огромнейшим и очень красивым букетом – но никаких драгоценностей. Только на мой 50-летний юбилей я получила в подарок кольцо с крохотным бриллиантиком и тут же напомнила Меньшову сказ об индийских детях, и мы опять долго смеялись. Последний подарок, связанный с драгоценностями, был таким: 55 лет супружеской жизни называется «изумрудная свадьба», и в этот день мой муж со словами поздравлений протянул мне футляр. Я поблагодарила, открыла и ахнула: там лежал браслет с изумрудом. Ахнула я не от его красоты, а от того, что я не ношу браслеты и никогда не носила, а стоит браслет, наверное, дорого. И не расстраивать же мужа ядовитым замечанием, что за 55 лет брака можно было бы заметить, что я не ношу браслетов. Это раз. А два – теперь придется его надевать, чтобы муж видел, как дорог мне его подарок, а мне и часы носить нелегко, не то что браслет. Я набрала в легкие побольше воздуха, расцеловала мужа в обе щеки и сказала, что никогда ничего красивее не видела и очень ему благодарна! Дальше состоялся следующий диалог:
Володя:
– Значит, понравился подарок?
Я:
– Очень-очень!
– Тогда я поеду и оплачу его!
– Стоп! Так ты его не оплатил?
– Нет, он так дорог, что я оставил пока только залог. Понимающие в этом люди посоветовали показать его сначала тебе и, если понравится, оплатить всю сумму.
– Боже! Какое счастье! Бери браслет, отдай в магазин с благодарностью, забери залог и возвращайся, будем праздновать!
– Так тебе он не понравился?
– Очень понравился, но я не ношу браслетов! Ур-рра!
Разлученные
Когда после окончания студии мы оказались перед страшной правдой, что в Москве мы никому не нужны, – конечно, у нас был шок, но со временем он прошел. Я осталась в Москве в театре Пушкина, Володя уехал по распределению в Ставрополь, но любовь наша не только не закончилась, а только стала глубже. Скопив денег на самолет, он прилетал ко мне в Москву раз в месяц на пару-тройку дней. Я жила в общежитии театра, в комнате с другой молодой актрисой. На то время, когда приезжал муж, я просила ее пожить у тети, которая у нее, к счастью, жила в Москве. И поначалу моя соседка соглашалась легко и с пониманием, но потом делала это все с меньшей охотой и пару раз не уезжала вовсе. Конечно, мы с Володей писали друг другу огромные письма – часто, но уже не каждый день, иногда можно было поговорить по телефону, заказав междугородний вызов. У нас в общежитии в общем коридоре висел на стене телефон. Володя в Ставрополе вначале ходил на переговорный пункт, потом договорился и стал звонить в Москву из дирекции театра, разумеется, оплачивая счета. Еще была такая услуга на междугородних заказах – «за счет вызываемого», и я иногда именно таким образом звонила маме в Брянск.
Однажды, еще студентами, мы с Володей приехали на короткие каникулы к моим в Брянск, в их новую двухкомнатную квартиру в новом доме рядом с театром. Мама и отчим были счастливы там, им нравился город, они нашли общий язык с главным режиссером и подумывали, что имеет смысл перестать ездить в поиске лучшей доли и остаться в Брянске навсегда. Они купили в рассрочку кое-какую мебель и телевизор. В новую квартиру хотелось все новое, но даже то немногое, что мама с отчимом взяли (при том, что каждый месяц они высылали мне деньги), сказалось на их скромном бюджете. Приехав в гости, мы это заметили. Поначалу все шло хорошо, но за три дня до их зарплаты питались мы все только блинчиками и оладушками, которые мама пекла из оставшейся муки. На обратном пути, в Москву, мой молодой муж сказал: «Да они живут похуже нас с тобой. Мы иногда в ресторан ходим!» Я размышляла о том же, корила себя, что никогда не задумывалась в своей эгоистичной молодости, что им, моим дорогим родным, бывает так нелегко. Когда я вышла замуж, они стали присылать каждый месяц на десять рублей больше, а выплаты за взятые в рассрочку вещи уже на них висели. Между тем мы эти десять рублей приноровились почти каждый месяц оставлять в ресторане «Узбекистан». На эти деньги там можно было заказать бутылочку вина, овощной салат и две порции шашлыков или плова, или манты. Такой ужин стоил 8 рублей 50 копеек. Еще целых 1 рубль 50 копеек мы оставляли на чай. Надо сказать, что, по молодости и советскому воспитанию, я считала чаевые недопустимыми, мне казалось, что это оскорбительно для человека: ему суют деньги, а ведь он получает зарплату! Но оставлять ли чаевые, решал Володя: он почти с самого начала занимался финансами в нашей семье. Он вообще был лучше знаком с реалиями жизни, поскольку перед поступлением в институт четыре года работал, жил самостоятельной взрослой жизнью. Володя стеснялся, что в очередной раз не прошел в театральный, и предпочитал оставаться независимым от родителей, самостоятельно зарабатывал на жизнь, на поездку в Москву для следующей попытки поступления. Он работал токарем на заводе в Астрахани, во вспомогательном составе астраханского театра, в Баку на водолазном катере, в Воркуте на шахте. И каждое лето исправно возвращался в столицу снова поступать в театральный, хотя мечтал, конечно, о ВГИКе.
