Володя мечтал стать киноартистом. Поселившись в первый год поступления в общежитии и пообщавшись со студентами и абитуриентами ВГИКа, он сразу и навсегда понял, что это – его мир. Ему в нем все интересно, и он будет в этот мир пробиваться. Вот четыре года и пробивался. Теперь шутит, что так долго поступал, чтобы оказаться на одном курсе со мной. Но если верить тому, что браки совершаются на небесах, это не такая уж и шутка: прожили-то мы в этом браке немыслимое количество лет!
…Конечно, нам не хватало пяти заказанных минут междугороднего телефонного разговора, но звонки, даже пятиминутные, были слишком дороги для нашего кармана. Однажды мы заметили, что разговариваем дольше, а нас никто не прерывает ужасным, громким, чужим голосом: «Ваше время истекло!» Мы испугались, что придет огромный счет, но, с другой стороны, возникла надежда, что нас случайно забыли отключить. В следующий раз история повторилась, а счет не пришел вовсе. Конечно, мы не каждый день пользовались этой открывшейся для нас возможностью разговаривать по часу, но делали это частенько. Мы поняли, что какая-то добрая душа обратила внимание на наши влюбленные голоса и решила позволить этой любви продлиться. Общая ли это душа девочек-телефонисток, которым, возможно, было интересно послушать «про любовь», или это душа их начальницы, которая вывела где-то красными буквами наши номера со словами «Любовь – не мешать»… Я не знаю, но благодарность сохранила до сих пор. Мы так нуждались друг в друге в этой непривычной взрослой и неприкаянной жизни, что наши часовые переговоры, наполненные тоской и любовью, стали спасением и счастьем.
Я не очень следила за своими эмоциями, разговаривая по телефону, но, поскольку аппарат находился в общем коридоре, старалась говорить тише. А однажды на Новый год Володя не позвонил. Не позвонил в двенадцать, как договорились, ни в час, ни в два… И я поняла, что он умер. Ничто другое не могло помешать ему позвонить. Я не знала, что мне делать, как мне жить дальше. Прорыдав в одиночестве до трех ночи, дождавшись, когда гости моих соседей разошлись, я все-таки бросилась к ним со своим горем, но им показались мои трагические слезы смешными.
Я оплакивала Володю всю новогоднюю ночь и все раннее утро следующего дня, но, когда я его уже окончательно похоронила, он позвонил. Выяснилось, что Володя прыгал зайчиком на новогоднем празднике в фойе театра: с утра и днем – для детей, а вечером – для взрослых. Он хотел подзаработать денег на самолет в Москву и так вымотался, что заснул крепчайшим сном, не дождавшись боя курантов. И только проснувшись, очухавшись и поняв, что я, возможно, уже лежу бездыханная, бросился звонить, объяснять, говорить нежные и нужные слова и вместе плакать!
В один из Володиных приездов мы случайно, на улице Горького, встретили нашу бывшую сокурсницу Валю Малявину, которая уже прославилась в кино, снявшись у Тарковского в «Ивановом детстве»: за это ее отчислили из школы-студии, и заканчивала она Щукинское училище. Мы поговорили немного о делах друг друга, Володя упомянул об идее поступать во ВГИК на режиссуру, и тут выяснилось, что Валя может достать телефон знаменитого Михаила Ильича Ромма, Володиного кумира, и чуть позже Валя телефон действительно достала и передала его нам.
Ожидание
Набравшись смелости, мы позвонили Ромму, и тот сам взял трубку. Володя говорил сбивчиво, объяснял, что хотел бы у него учиться, а Ромм выслушал, не перебивая, и пригласил Володю на беседу к себе. Позже выяснилось, что у Ромма открытый дом, что к нему всегда приходит много всякого люду – и сценаристов, и корреспондентов, и студентов, и вот таких, как Володя, мечтающих о поступлении. Впоследствии это стало примером и для нас: когда мы стали известными, нам тоже звонили люди, которым были нужны помощь или совет. И наш дом был тоже всегда открыт.
Володя унял внутреннюю дрожь, собрался и пошел под мое благословение. Я молила Бога, чтобы замечательный Ромм внимательнее отнесся к этому сокровищу и не пропустил, заметил в нем искру Божию, как пропустили наши педагоги в школе-студии.
Я ждала в общежитии исхода встречи. Володя вернулся вдохновленным и рассказал, что беседовали долго и ему показалось, что Ромм им заинтересовался. Я ничуть не удивилась: была уверена и в таланте, и в уме, и в начитанности своего мужа, и, если хотите, в необычном его восприятии обычных вещей. Главное, чтобы Ромм это разглядел за стеснительностью, неуверенностью и сбивчивостью, с которыми мой муж рассказывал о себе. И Ромм все, что нужно, разглядел и дал Володе задание написать работы, которые требуются для поступления во ВГИК, а потом передать их ему. Мы были на седьмом небе от счастья, и Володя снова уехал в Ставрополь, но уже с совсем другим настроением. И я нисколько не сомневалась, что его работы окажутся самыми лучшими.
Было еще много перелетов и расставаний за этот год. Однажды мы проспали, и, чтобы Володя не опоздал на рейс в Ставрополь, нам пришлось ехать в аэропорт на такси. Таксисту отдали все, что у нас было, до копейки. К регистрации успели, но мой муж тревожился, как я без денег доберусь из аэропорта обратно в общежитие, а я плакала, уткнувшись в его пальто, лежащее у меня на коленях. Мокрой щекой я наткнулась на что-то твердое в подоле его пальто, и мы обнаружили, что в кармане дырка, куда и провалилась мелочь. Разными ухищрениями мы подпороли подкладку (в дело шли и ногти, и зубы) и достали наконец драгоценные копейки.
Тогда нам казалось, будто все, что с нами происходит хорошего, – просто везение. Но чем старше я становлюсь, тем больше убеждаюсь, что везение это божеское. Все – и добрые телефонистки, и случайная встреча с сокурсницей, и добытый телефон Ромма, и даже мелочь из подкладки!
Чтобы чувствовать Володю к себе ближе, расставаясь, я просила его оставлять мне рубашку, в которой он ходил в Москве: она хранила его запах почти до следующего приезда. Я держала эту рубашку под подушкой; когда ложилась спать, обязательно тыкалась в нее носом, вдыхала родной запах и быстро сворачивала в тугой узел, чтобы запах сохранялся дольше. Так, прижав узел крепко к себе, я спокойно засыпала, думая о Володе и желая ему поскорее справиться с заданием Ромма, чтобы мы поскорее оказались снова вместе.
К следующему его приезду «моя» его рубашка стиралась и гладилась, а та, в которой он ходил два дня в Москве, становилась «моей» и оставалась со мной.
Однажды мы поменялись ролями и не Володя приехал ко мне, а я отправилась к нему в Ставрополь на несколько дней. Он репетировал в это время главную роль в спектакле «104 страницы про любовь». В Москве пьеса Радзинского триумфально прошла в Ленкоме, которым в то время руководил Анатолий Эфрос, и, конечно, такая яркая пьеса ставилась во многих городах страны. Приехав в Ставрополь, я попросила позволения поприсутствовать на репетиции. Мне позволили, и я увидела своего мужа на большой сцене. Он был прекрасен. И это не суждение влюбленной молодой женщины. Он был настолько достоверен, что пока я сидела в зале, у меня закралась мысль: может быть, он и в самом деле не совсем равнодушен к своей партнерше, так искренне он играл расставание с ней. И я снова подумала, как легко педагоги, любимые и дорогие, пропустили неординарность этой творческой личности. Конечно, все равно может показаться, что его талант мне привиделся, потому что во мне говорила любовь. Я, конечно, очень Володю любила – и помню, что почему-то именно расставание в Ставрополе далось нам особенно тяжело. Но «ослепления» любовью не было.
