Особенно худым Энди не казался. Было непонятно, зачем они туда приехали – если только это как-то не связано с рыбой или собаками – или что они вообще считали отпуском. Фотографии без женщин: например, бесцветные «полароиды» с улыбающимся мужчиной тридцати лет в очках, в красно-белом шарфе на зимнем галечном пляже. За ним в одинаковых позах фарфоровых собачек на каминной полке друг на друга смотрели два срущих уиппета.
– А это кто?
– Не знаю. В те времена их где только не носило. С кем только не общались. – Перл внезапно захлопнула альбом, но оставила на нем руку, словно хранящиеся там воспоминания все еще двигались внутри; словно они еще о чем-то ей напомнят и она откроет его опять. – Нет, – сказала она наконец. – Застенчивых у нас не водилось. Мы были людьми знающими.
– В это я верю.
– А, веришь, значит? Веришь, значит.
– А разве бывает ячмень прямо на глазу? – спросила Виктория.
– Я пока быстренько в туалет.
Отсутствовала она дольше, чем можно было ожидать. Виктория постучала по стенке ближайшего аквариума; передернулась от какого-то предвкушения, которого не могла объяснить. Внутри ничто не двигалось. Смыли туалет, потом еще раз. Когда Перл вернулась, от нее пахло старомодным чистящим порошком. Пальцы выглядели воспаленными и красными у ногтей, будто она их отскабливала. Она снова пролистала фотоальбом, раскрыла для Виктории.
– Мы с тобой как две капли воды!
– Но ты даже близко непохожа.
– Значит, так ты думаешь?
Она резко захлопнула альбом и подошла к окну.
– Люди вроде Томми сложнее, чем кажется, – сказала она, пристально глядя вниз, на Портуэй. – Как думаешь, сколько тут метров? До земли?
Впоследствии они виделись реже. Не специально, просто так получалось. У Виктории началась бессонница. Она грешила на жару и по вечерам пила побольше воды; но на самом деле – из-за какого-то непонимания. «Я даже не знаю, чего не понимаю, – писала она Шоу. – Все какое-то неконкретное». Когда она все же засыпала, сны ей снились странные.
Один – вот такой:
Она стояла на краю Ущелья, которое скрывалось где-то в тридцати метрах внизу в белом тумане. Из тумана по известняковой тропинке под низкими старыми яблонями показались мужчина и женщина с ламой. Шерсть ламы, грубая, но в то же время сверхъестественно чистая, отливала теплыми оттенками молочного шоколада. На шее был красный ошейник с медным колокольчиком; лама настороженно, но благородно оглядывалась, словно запоминала топографию по каким-то своим причинам. Троица мрачно приблизилась, потом свернула по другой тропинке раньше, чем Виктория успела сказать, как рада их видеть. Они знали, что она там. В событии сквозила формальность церемонии или фольклора: она чувствовала себя зевакой, зрителем, – достаточным сборищем, чтобы наблюдать их воплощение в реальность.
Теперь туман мутировал из моря пара в море воды. В то же время он расширился и растянулся на северо-запад, поблескивая под пастельным солнечным светом и испуская ауру рассвета в чужой стране. По холму поднялся запах соли. Где-то внизу, возможно, лежали рыбацкая гавань, портовый мол, многоэтажные белые домики и две крутые мощеные улицы. Все это не сжимая, но бережно держало в ладони время. Виктория знала, что ей давали понять: она видит будущее. Люди нашли новые образы жизни. А может, учитывая свойства Ущелья, вовсе и не будущее, а только пересечение возможностей, несогласно залегающие слои времени, мифы из давно забытой или еще не выдуманной географии.
Погода оставалась хорошей, хотя лило все чаще. Прогулки заводили ее все дальше в поля.
На западе, в сторону Уайка и Хангер-Дейла, зеленая просека выходила из лесов на заброшенные дороги – в целом на поверхности, но тут и там уже уходящие под мох и почву, застряв между направлениями, которые никто никогда не выбирал. После этого попадаешь на ослепительные нагорные поля, уже теплые в семь утра, и даже не сразу понимаешь, где очутился; или в деревеньку, где по обочинам растет высокая крапива, склоняясь над дорогой в самых узких местах, а под деревьями оставались втоптанные в землю прошлогодние мюсли дубового плодокорма, кислица и сырая листва. Никому не знакомые места. Днем ее часто можно было найти в саду. Виктория выносила туда душистый горошек, хосту в горшках и чулки, пропахшие ночью. Перекрасила старую серую скамейку из Королевского садоводческого общества современной, но неподходящей пастельной краской. Прибралась, но позволила монбреции и наперстянке перелиться через края нижней лужайки, чтобы в сумерках та еще больше напоминала пруд из сборника сказок эдвардианской эпохи.
Остальное время Виктория приводила в порядок свой красивый дом: сортировала, складывала по коробкам и отвозила на «Фиате» в местный центр переработки все ненужное. Ковры. Сувениры с дешевых средиземноморских курортов. Содержимое садового сарая, содержимое комода, содержимое шкафчика в ванной. Две коробки любовных романов-бестселлеров с обложками, сплагиаченными с фотопримеров для подражания из журнала «Менс Хелс». Нашла фиолетовое дилдо. В свете таких занятий матери та как будто удалилась и стала непредсказуемой – по крайней мере на какое-то время. Обильный макияж и вечера в караоке казались хаотичными и неприличными. Повсюду попадались разбросанные самодельные платья, их фантастические очертания исчерчивались и нарушались черно-белыми полосами под странными углами, не столько по последней моде – и не столько эксцентрично изобретательные, – сколько просто безумные; результат работы подавляемого характера, замеченного слишком поздно, стоящий на рассыпающейся платформе возраста и экзистенциальной паники.
Перед тем как сунуть их в бак на переработку, как белье – в стиралку, Виктория постояла на солнцепеке и задумалась, что ей теперь с собой делать. Она понимала, что переедет, но не знала, что это повлечет; услышав неподалеку гром, отправилась домой и стояла в саду, ждала дождя. Дождь не пришел, она почувствовала себя покинутой. Позже, обыскивая оставшиеся картонные коробки на предмет того, что уже стала называть уликами, Виктория нашла старые фильмы на VHS, старую музыку на CD; и – беспечно всунутые между мятых и потресканных пластмассовых коробок – два-три конверта распечатанных снимков с цифровой камеры.
В основном местные виды. Доказательства путешествия или прибытия. Фасад дома. Деревья под жарким светом в туристических центрах над Северн. Затопленные во время половодья нижележащие стоянки. Затем, словно человеческий глаз разглядел в пейзаже какую-то черту, на которой не мог сфокусироваться ни один объектив, – две-три безликие лощинки, заросшие разноцветным мхом, дальше по Ущелью, к востоку от городка. А в интерьере – всего одна фотография: ее мать с мужчиной. Сперва Виктория не узнала никого. Просто два человека – выпивают, прислонились друг к другу, обхватив за плечи, поднимают рюмки перед камерой. Он был ниже ее. Лицо не разобрать из-за вспышки; а ее, полное жизни, казалось слегка блестящим и отсутствующим, словно уже после всех удовольствий трех-четырех рюмок водки. Окружение нечеткое, цвета заднего фона передержанные и ближе к оранжевому – хотя Виктория все-таки разглядела барные бутылки и рождественские украшения. Атмосфера бара или ресторана.
