«Ты на меня обиделась? – писала она. – А то я не знаю, за что».
Позже, у Северн, в доме официантки в Уорфадже, она стучала в дверь, пока ее кто-то не открыл через домофон. Коридор после предыдущего прихода Виктория помнила четко, но на этом ориентация в пространстве исчерпывалась. Она встала у основания лестницы и позвала:
– Эй? Перл?
– На самом верху, – направил ее голос.
– Кто это?
– На самом верху, – устало повторил голос, – и налево. Но ты ее не найдешь.
Тихий голос, у которого хватало своих дел, голос, давно привыкший отвечать на похожие запросы. Он мог доноситься из любой комнаты, которые Виктория прошла по пути наверх. Сунувшись в одну наугад, она обнаружила диабетика Энди, которого спросила без преамбулы:
– Где Перл? Ты знаешь, где Перл?
Энди, дремлющий с собаками, ответил гостеприимно, но расплывчато.
– Когда она здесь, слышно плач, – сказал он в конце концов, передавая серией пожиманий плечами и кивков, что они, мол, оба знают, что это значит. – Вечно выплакивает глаза. – Выглядел он плохо. Сегодня даже от его престарелого лабрадора веяло диабетом. – Ее уже день-два нет дома, это я знаю.
Во время разговора Виктория расслышала в помещении наверху шорох шагов, потом – ужасный сумбурный грохот.
– Это что?
– Сегодня закупоривают, – сказал Энди.
Виктория ничего из этого для себя не извлекла, но упорствовала:
– Но Перл? Кто-то же должен знать, куда она делась!
– Сегодня вечером они будут тут и там, везде. Будут шататься туда-сюда по лестнице. – В тусклом свете у его лица был такой вид, будто его с силой обо что-то колотили – такие синяки и болячки, словно Энди недавно с кем-то подрался и проиграл. Он усмехнулся. В воздухе разлился аромат грушевого монпансье. – Будут есть рыбу с картошкой и все такое. – Подняв обеими распухшими руками собачку поменьше, он побаюкал ее перед собой. – Особенно рыбу, – прибавил он. И рассмеялся от этой мысли. Ранее кто-то пытался убраться у него в комнате. Не считая единственной замызганной пары, все новенькие ботинки для бега вернулись в свои коробки; коробки – сложены в изголовье кровати шаткой стенкой. – Энди сегодня не в лучшей форме, – сказал он собачке, которая только неловко отвернулась от него, обнажив крошечные зубки. А потом – уже Виктории: – Он не поднимается с кровати.
– Спасибо, – сказала она.
На верхней лестничной клетке стоял душный сырой запах, возможно, усугубленный всеми остальными запахами дома, которые ежедневно поднимались с этажа на этаж, пока деваться больше было некуда. Все стены и деревянные панели были выкрашены одинаковой блестящей кремовой краской. Краска покрывала стены. Запах покрывал краску.
– Эй? – позвала Виктория.
Она часто представляла себе, как живет официантка, и теперь обнаружила, что накопила немало правильных элементов – классические альбомы джаза и рокабилли рядом с отреставрированным граммофоном «Дансетт»; плакат, успокаивающий тем, что «ВАМ МОЖНО»; вешалка из «Икеи», погребенная под спецовками и рабочими куртками, – вот только расставляла их в своем воображении пооживленнее. Одноместный диван-кровать был придвинут к стене, старомодное постельное белье – частично полосатое. Подъемное окно, вместе со стеклом, было закрашено той же блестящей кремовой краской, что и стены на площадке. Перед электрическим вентилятором стояла тарелка воды, чтобы повысить влажность и так влажного воздуха. Виктория потыкалась по комнате. Когда окунула в воду кончики пальцев, они стали солеными и теплыми. На туалетном столике, где она ожидала встретить коллекцию иронических болванок для париков и бэушных шарфов на голову с узлом на лбу, пыльных от ретро-пудры для лица из сороковых, нашелся только ноутбук «Делл» – включенный, но в спящем режиме. Надави пробел, обнаружила она, и на экране оживет сайт под названием «Дом воды» – красный шрифт десятого кегля на черном фоне, разреженный только пробелами между абзацами в две строчки и короткими серыми клипами, чье содержание было трудно разобрать. Виктория наклонилась и прочитала:
«В конце 1950-х, особенно во время прилива, можно было видеть, как некие фигуры покидают реку Брент и ее окрестности – лодочные верфи у слияния с Темзой, за Уорнклиффским виадуком и зоопарком в стороне А40 и Гринфорда».
А затем, если прокрутить вниз и остановить в случайном месте:
«На тему PDE10A и акватической теории эти тетради предлагают только нижеследующий фрагмент с ныне не поддающимся расшифровке контекстом: „В [неразборчиво], известных ранним экспедициям как „морской орган“, или „двигатель осознания“ – а также в системе каналов под Храмом надписей, – были обнаружены здания, системы зеркал, „коллекторы лунного света“ и аккумулятор того же типа, что находили на множестве периферийных раскопок в пещерных комплексах Юкатана. В случаях, где изображено [неразборчиво], – [неразборчиво]. Похоже, нам только остается согласиться, что мы видим основные признаки позднего горизонтального переноса в человеческом геноме – адаптивной интрогрессии, произошедшей всего одиннадцать тысяч лет назад“».
Сам сайт и видеозаписи на нем, напоминавшие порнографию из культуры с плавающим значением термина «секс»; блюдце у вентилятора; брошенное в углу нижнее белье, верхняя одежда по всему ковру, каждый предмет – с такими запутанными рукавами или штанинами, что создавалось впечатление, будто стоит отвернуться, как они разделяются и воссоединяются в какой-то жидкой среде, – все это казалось частями единого целого. У Виктории не получалось представить здесь официантку. Какое-то время она недоуменно озиралась, потом спустилась по лестнице, чтобы забрести в мрачные дали дома, крича: «Перл? Эй?», пока снова не наткнулась на комнату Энди.
Теперь здесь не было ни Энди, ни его собак: только мужчины, среди которых она узнала многих мастеров, чинивших ее дом, – сантехника, плотника, кровельщика Стива, так хвалившего ее ловкость и равновесие, когда она приносила ему чай с имбирным бисквитом по утрам. Занятые и запыхавшиеся, они как будто ее не узнали. Они топотали в рабочих башмаках по периметру комнаты, сперва в одну сторону, потом – обратно; затем, взявшись за руки, внезапно метнулись в середину, крепко сбились вместе, обхватили друг друга за плечи, одновременно закидывая головы назад от усилия вырваться от этой близости. Это какой-то танец, предположила Виктория. И гадала, не скрывается ли в глубине молчаливой злобной возни в середине комнаты еще один участник – кто-то повыше – возможно, на коленях, согнувшийся в талии и потому невидимый. Но как бы он туда попал, чтобы она при этом не заметила?
Музыка не играла, хотя голый пол, прогибаясь под весом, иногда издавал гулкий, почти колокольный звук. Койку задвинули в угол, навалив на нее обувные коробки. Она заметила, что плинтус у двери был недавно опален небольшим пожаром, а запах собак в неподвижном воздухе перекрывался слабым ароматом близлежащей реки. Кто-то достал цветочный горшок, они им недолго перебрасывались, пока тот не выскользнул из рук и не разбился в пустом камине; разлетелся черный компост. Огромный телевизор на камине показывал соревнования по женской гимнастике из 1970-х – на бревне очаровывала мир Ольга Корбут, «Воробей из Минска», ее деликатные руки открывали целую эпоху позитивных и эльфийских жестов.
