В этот раз не смогла потому, что, стоило отъехать на юг от Чилтернса, как ей показалось, что ее страхи – как минимум на миг – успокаивающе остались где-то далеко; потому, что всего внимания требовала апатия самого Шоу; но, наверное, самое главное – потому, что, в конце концов, никто из них никогда не сможет рассказать что-нибудь другому. Разница между ними в том, что она это понимала, а он – нет. Виктория видела это препятствие, но не могла его обойти; а Шоу, подозревала она, о своем препятствии даже не догадывается. В результате она, и так потрясенная спуском официантки в пруд (если все действительно так и было), только еще больше расшатала себе психику в попытке опереться на самого ненадежного обитателя современного Лондонского бассейна.
В саду жирный голубь вертикально поднял под дождь крыло, чтобы смыть паразитов; кратко, но решительно подтвердил результат клювом; затем, наклонившись в другую сторону, повторил процедуру.
«Он там вообще часто, – рассказывала она Шоу, надеясь его развлечь. – Сидит на заборе соседнего дома, ждет, когда наполнят кормушку». Ей всегда казалось, говорила она, что птицы скрытно обитают в листве. «Но один вот ведет жизнь по принципу прозрачности, в любую погоду – у всех на глазах. С особым пристрастием к сексу, если другой голубь свободен». Птица успокоилась, вспушила перья, снова успокоилась. «Это даже впечатляет. Но в моем случае не поможет. Я не умею расслабляться». Она перечитала это утверждение и по некотором размышлении признала, что оно не доносит то, что она надеялась донести. «Ты же понимаешь, – написала она вместо этого, – ты мне нравишься, но мне было бы лучше, если бы мы все-таки вели какой-то диалог. Наверное, так все думают. А то мне вечно кажется, будто я пишу не на тот адрес, а ты с этим не очень помогаешь».
Внезапно она удивила сама себя такой концовкой:
«Надолго ли я здесь? Сомневаюсь. В последнее время здесь так темно, а в доме – так сыро».
Последовал целый месяц дождливых дней, идущих один за другим с какой-то планомерной, просчитанной злобой. В городе стали раньше включать фонари. Под сумерки царило ощущение суеты. На Хеллоуин Виктория простудилась и целую неделю проходила оглохшей на ухо. Чувствовала себя взаперти в себе. Кто бы ей что ни говорил, она ничего не могла понять – слышать слышала, но как-то не так.
– Скоро Рождество, – говорили продавцы покупателям в очереди. Виктории хотелось поддержать разговор, но в голову ничего не приходило.
– Как сама? – спрашивали у нее все.
– Нормально! – говорила она. У нее все нормально. Только простуда, которую она решила приструнить вечерней дозой шираза. Она часто думала, что для разнообразия стоит сходить в «Лонг Гэллери» и посмотреть, что у них там; но ее отпугивали кавер-группы и караоке – компании выпивох, перекрикивающихся и пересвистывающихся друг с другом через улицу под время закрытия, чтобы довести себя до какого-то плато возмущения, очевидного выхода с которого уже нет. Однажды в четверть двенадцатого в четверг вверх по холму за остальными гуляками поднялся Томми Джек, с видом неохотным, ссутуленным и угловатым, словно он что-то прятал под пальто. Он отставал. Когда он достиг гребня холма, они уже давно перевалили через него и спускались к реке. С того времени, как Томми Джек приходил к ней домой второй раз, его вид каждый раз портил ей настроение. Она подбежала к двери и с силой распахнула.
– Что-нибудь продаешь? – услышала она, как кричит ему вслед. – Продаешь фотки плавающих мальчиков и девочек?
Томми Джек оглянулся через плечо не совсем в том направлении и попытался улыбнуться; но сегодня его лицо словно было слишком большим и круглым, чтобы так легко ему подчиняться. Каким-то лунообразным. «Эй!» – воскликнула Виктория. Она всегда воспринимала его как угрозу; в то же время всегда в его присутствии чувствовала себя сильнее. Она сунула одну руку в рукав своей куртки, криво натянула на плечи и выбежала за ним с криками:
– Быстрее, Томми! Томми, тебя бросили друзья!
Они спускались к старому железному мосту. Большую часть дороги было темно, хотя урывками проглядывала череда уличных фонарей в Ущелье, а также восточный неон закусочной навынос «Лавендер-Хаус» и желтые окна отеля «Топ Тайм». Томми Джек сперва торопился, потом, вдруг устав, сбросил скорость. Тогда она поймала его за руку и подтолкнула с криком: «Торопись, Томми! Все твои друзья уходят!» На самом деле друзей уже как и не бывало – исчезли в припаркованных машинах или улочках на склоне, ведущих к ним домой. Томми стряхнул Викторию и с одышкой побежал через мост. Во время погони вдоль реки ее куртка волочилась по земле, пока они не оказались перед домом Перл.
Ко времени, когда они вошли, глаза у него были на мокром месте, лицо – сдувшееся и болезненное. Он рыдал, и Виктория уже не понимала, что делает или за что его так тиранит. Она протолкнулась мимо него и взбежала по лестнице к комнате официантки, звала:
– Перл! Перл! Где же, да где же тебя носит?
– Ты ее больше не увидишь, – сказал за ее спиной мягким уставшим голосом Томми Джек.
Когда она обернулась, чтобы накинуться на него, его уже не было.
У Перл все осталось как было – кроме матраса, который сняли с дивана и прислонили к стене, да так и оставили, пока он не изогнулся в позе бездомного на какой-то темной городской площади. Ноутбук пропал. Пол припорошила пудра для лица. Из плакатов остался только «ВАМ МОЖНО». Под него перетащили и криво поставили туалетный столик Перл, пустой, не считая блюдца с водой.
– Где ты? – спросила Виктория у вещей. Не думая, окунула пальцы в воду, обнаружив, что она холодная и соленая, как в море.
– Где ты? – Это было обвинение. Это был, как она сама поняла, способ сказать: «Я ожидала большего».
Она уже решила поговорить с толстяком Энди, потому что он вопреки себе казался рассудительным и добрым человеком. Но перед его комнатой до того разило собачьим дерьмом и диабетом, что ей пришлось дышать через рот; и с каждым шагом она слышала внутри шарканье. Собаки нервно порыкивали; стучали по полу их тупые когти. Они там, представляла себе она: вскарабкиваются на лапы, больные, не соображающие, полуслепые, следят за звуком ее передвижений за стеной. И казалось, словно ее слышал кто-то еще: когда она уже собралась с духом, чтобы покончить с этой отвратительной интерлюдией, раздался спокойный и твердый голос:
– Эта девушка, с ее особым сайтом и стрингами, представляет прошлое. Мы – будущее. Теперь мы – будущее.
Когда она вернулась в прихожую, Томми Джек был там же, где она его оставила, – ошивался между входной дверью и лестницей, бездеятельный, как предоставленный самому себе зверек. Он скрежетал зубами. На него падал серый пополам с желтым свет; его глаза были сухие – пустые и отражающие, как у овцы. Внезапно он сдвинулся с места и захохотал.
– Города суши принадлежат нам. Нам больше не нужна Перл!
– Ты хоть понимаешь, что несешь? – сказала Виктория. – Потому что я – нет. – И, отвернувшись от него, пошла по коридору.
