Итак, я сдалась. Завтра я должна встретиться с ее врачом.
5 июля 1911 года
Я еще не рассказала Марку. Произнесенное вслух только сделает все реальнее.
И, кроме того, я боюсь, что он догадается о той темной мысли, которую я постоянно прокручиваю в голове, о мысли, которой я поделюсь только на этих личных страницах. Мысль о том, чтобы от этого избавиться.
Я слышала о подобном. Знахари и им подобные, которые могут дать эликсир, небольшую дозу яда, достаточную, чтобы заставить нерожденный плод истечь из тела кровью. Болезненно, но пройдет через несколько недель. Хотя иногда говорят, что это может стоить жизни матери. Нет никакой уверенности, что это безопасно.
Кэролайн, милая Кэролайн. Она говорит, что поможет мне. Поможет нам. Она попросила Марка и меня переехать к ней. У меня будет лучший уход. И хотя это необычно – даже безумно, – я испытываю искушение согласиться.
2 сентября 1911 года
Все это очень из ряда вон. Я знаю. Но последние месяцы были похожи на лето из очаровательного романа. Кэролайн беспокоится, что, как только ребенок родится, я могу передумать, но она ошибается. Она может дать ребенку жизнь, которую мы не смогли бы дать. А взамен у нас будет достаточно денег, чтобы жить вечно в комфорте, чтобы расплатиться со всеми долгами Марка и навсегда оставить позади безобразное прошлое. Это Сделка, на которую мы согласились. Я не откажусь от своего слова.
Марк тоже расцвел. Он уже больше двух месяцев не заходил в игорный дом. И хотя он пытался противиться проживанию под одной крышей, но наконец отказался от идеи возвращения в свою унылую квартиру по вечерам. Он оставался с нами, и это делает меня такой счастливой. Наши прогулки по саду. Поздние вечера в гостиной, полной диковинных произведений искусства, выходящей окнами на запад. И хотя Кэролайн выделила ему собственные комнаты, ночи он обычно проводит у меня.
Иногда мне кажется, что на лице Кэролайн мелькает что-то похожее на зависть, и я ее не виню. Купаться в такой любви, как наша, – это благословение. Я знаю, что это не похоже на то, что она испытывала с Генри, ее покойным мужем. Я знаю, что она тоже жаждет этой любви. Но в каком-то смысле у нее это уже есть, потому что я чувствую, как сердце Марка с каждым днем обращается к ней все больше и больше, как и мое. Мы любим друг друга и любим ее. Это прекрасно.
1 ноября 1911 года
Тяжко. Не знаю, с чего начать. Во-первых, мое тело мне не принадлежит. Я ненавижу это гигантское существо, в которое я превратилась. Я жажду Марка больше, чем когда-либо, но мое тело отказывается от него. Я все время чувствую себя ограниченной и больной.
И легкость Кэролайн, то самое, что всегда заставляло меня так ее любить, теперь заставляет мое сердце страдать от ревности. Я не могу сказать, к чему именно. То ли к ее совершенному, безупречному телу, то ли к улыбке, которая никогда не знает сомнений и тревог, которые выпали мне. Или к тому вечному оптимизму, от которого несет избранностью. Или к тому, что Марк тоже все это видит, только с блеском в глазах и животной похотью. Всегда предупреждала, что могу читать его мысли, и я могу. Я знаю, чего он хочет.
Он хочет того, чего хочет каждый мужчина, – азартной игры, риска, острых ощущений от того, что рискует потерять все.
Он хочет того, чего не может получить.
Он хочет ее.
12 декабря 1911 года
Они думают, что я не знаю. Это абсурдно, возмутительно. Марк говорит, что просто беременность выводит меня из себя. Он хочет, чтобы я сомневалась в себе. Как он посмел? После всего, через что он заставил меня пройти в прошлом? После того, как я соглашалась доверять ему снова и снова, независимо от его прошлых поступков, его пороков? Как я обнимала его, когда он плакал и извинялся. После того, как он потратил все мои деньги. После того, как он умолял меня принять его обратно. После того, как он бросался на пол и целовал мои колени. После того, как мы занимались любовью тысячу раз – в его квартире, в его офисе, когда остальные уходили на ночь, даже в парке один раз, в прошлом году. Своей любовью мы завоевали весь Лондон. Мы смеялись, держась за руки, и бежали по улицам, озаряя понравившиеся местечки нашей любовью. Он знает каждую частичку меня. Каждую своевольную, яростную, дикую и гордую вспышку в моем существе. Он видел мои лучшие и худшие стороны. Я буду любить его до конца света, и он это знает. Даже если он меня сломит. Не важно, что он сделает.
Что бы он сейчас ни делал. Я сделаю все, что угодно, – откажусь от всего. Отдам своего ребенка.
Я бы даже делила его с другой.
Так как же он смеет лгать мне?
Я знаю, что происходит.
И я знаю, что на месте Кэролайн я бы тоже не смогла устоять перед ним.
Это уже слишком. Энни снова захлопывает дневник и прижимает его к груди, чувствуя, что ей трудно дышать. Что с тобой случилось, Лиллиан?
Ребенок родился в январе. После этого записей нет, но Энни чувствует ярость, страх и любовь этой женщины, как если бы они были ее собственными, и это невыносимо. Лиллиан, возможно, заключила сделку с Кэролайн, возможно, пообещала отдать своего ребенка по доброй воле, но что-то изменилось. Она умерла, желая вернуть этого ребенка. Энни в этом уверена. Вот что держит ее здесь, возле Марка, все эти годы.
Она уже готова пустить страницы по ветру над Атлантикой, когда чувствует чье-то приближение и быстро засовывает дневник обратно в карман фартука. Энни оборачивается и видит Чарли Эппинга, радиста, который бочком подходит к ней, как обычно непринужденный и доброжелательный.
– Вышли подышать свежим воздухом, сестра Хеббли? – спрашивает он.
Радист бросает сигарету через перила, затем пристально смотрит на Энни, пытаясь понять выражение ее лица.
– Тяжелый день в отделении? Хотя, я полагаю, они все нелегкие.
Он приглашает ее выпить в радиорубку. Беспомощно, с пустотой внутри, она следует за ним. Возможно, призрак Лиллиан не сможет найти ее здесь. Возможно, ей просто нужен мужчина, который защитит ее от всего этого – даже от нее самой. От темноты и страха, которые окружают со всех сторон, когда она остается наедине со своими мыслями.
Радисты живут в радиорубке; это она тоже помнит по «Титанику». Особенность должности: кто-то должен все время находиться рядом с оборудованием. На госпитальном корабле есть только один радиотелеграфист, и поэтому Эппинг – единственный человек, кроме офицеров, у которого есть свое собственное жилище. Они быстро, молча идут через шлюпочную палубу в маленькую комнатку за первой трубой, в двух шагах от мостика. Чарли достает бутылку из одного из шкафов – в комнате явно имеется множество мелких тайников, в которых хранится всевозможное оборудование, трубочки, провода и тому подобное, – и наливает в два крошечных стакана янтарную жидкость.
Она принюхивается и морщится от лекарственного запаха, похожего на спирт, которым она обтирает пациентов и чистит столы и оборудование. Эппинг поднимает свой бокал, прежде чем одним махом его опрокинуть. Она делает то же самое.
