— Дальше я сам, ждите тут. Действуем по ситуации, не отзвонюсь через полчаса, смело направляйтесь следом.
Прямо за путепроводом был тот самый химический завод, абсолютно заброшенное место, тут даже освещение отсутствовало, да и проезд к нему был через древний мост, дышащий на ладан, но соединявший старый город с новыми кварталами. Я сбавил скорость и включил противотуманки. Противное предчувствие все никак не хотело меня покидать, словно обжилось внутри. И не зря.
Внезапно я ощутил резкий удар в сторону водителя, боль сковала тело, машина накренилась, издавая немыслимые адские звуки. Я не до конца понял, что случилось, осознал лишь что в меня, скорее всего кто-то врезался, а может и просто что-то пальнуло, но как это возможно? Агония растекалась ядом по телу. Вслед за болью и едва промелькнувшим в сознании страхом, не за себя, за родных, за Миру, в голове осталась одна лишь мысль.
Я обещал быть рядом, как только она проснется. Обещал.
Мир вокруг перевернулся с ног на голову, я грубо уткнулся головой в сработавшие подушки безопасности, но в рту явно почувствовался металлический привкус. Калейдоскопом реальность вращалась, засасывала в какую-то черную пучину, а затем все прекратилось. Хотелось открыть глаза, безумно хотелось открыть их, но что-то отчаянно не давало мне это сделать.
— Скоро увидимся.
— Я жду тебя тут.
Перед глазами стояла Мира, улыбающаяся и протягивающая ко мне руки. Моя Мира. Но затем все померкло, и сознание окончательно покинуло меня.
Глава 19
МИРОСЛАВА
Вам когда-нибудь приходилось возрождаться из пепла, постепенно расправляя крылья, оживая, стряхивая с себя боль и потери прошлого, оставлять позади страдания, видеть впереди теплый свет и тянуться к нему всеми фибрами своей души, тянуться туда, где вас ждет то светлое и радостное, то, чего вам так долго не хватало, а потом терять все это в один миг, смотреть, как рушится по крупицам ваше, еще такое хрупкое, такое неустойчивое счастье. Нет?
А мне пришлось. В тот самый момент, когда Тимур переступил порог моей палаты и понуро сообщил об аварии, в тот самый момент, когда, едва поднявшись на ноги, я обессилено рухнула на холодный пол, задыхаясь, глотая воздух и не имея возможности сделать вдох. В тот самый момент, когда меня душили слезы, когда пронзительная боль острыми иглами впивалась в каждую клеточку моего тела, задевая нервы и заставляя их дребезжать, усиливая мучительную агонию.
Все последующие дни превратились в одно лишь сплошное серое пятно. Я просыпалась, ела, усилием воли запихивая в себя пищу, мне вообще пришлось применить все свое упорство, чтобы просто открывать глаза по утрам, потому что веки не хотели размыкаться, а сознание отказывалось возвращаться в ужасающую реальность. В реальность, где подключенный к аппарату искусственной вентиляции легких, на больничной койке лежал Леша, мой Леша и при виде, которого мое, еще не восстановившееся сердце, замедляло ритм, словно стремясь и вовсе остановиться.
Врачи были недовольны моим состоянием, не хотели пускать ко мне Тимура, даже запретили ему посещения, потому что его визиты, по их мнению, могли навредить моему состоянию и препятствовали выздоровлению. Мне был противопоказан стресс и любые сильные эмоции, неважно — положительные они или отрицательные. Только отсутствие новостей от единственного человека, который был той самой связывающей нитью между мной и Лешей возымело обратный эффект и лишь ухудшило мое состояние, если не физическое, то душевное точно.
Я не хотела говорить, замыкалась в себе, демонстративно отказываясь общаться с персоналом, пока они не прекратят этот цирк с конями и не перестанут препятствовать моему общению с Тимуром. Это противостояние продлилось двое суток, а после, видя мое ухудшающееся состояние, запрет на посещение сняли. Я понимала, что захоти Борзов действительно вломиться, его бы ничего не остановило, но он не хотел, в первую очередь, потому что это дополнительный стресс для меня. Нам ни к чему были конфликты и скандалы.
На десятый день после операции Тимур сообщил, что Леша очнулся и дышит сам, от него же я узнала, что он все это время находился в этой же больнице, в отделении интенсивной терапии. Я постепенно приходила в норму, небольшие физические нагрузки: передвижения на небольшие расстояния, сначала с помощью персонала, потом самостоятельно. Я все еще чувствовала тупую, тянущую боль в области грудины, но она была вполне терпимой, и я могла отказаться от обезболивающих препаратов. Вообще даже несмотря на эмоциональные потрясения, на поправку я пошла быстро. А потому только лишь услышав новости, готова была рвануть туда, где был он.
Врач отпустил меня, правда, не на своих двоих и взяв с меня обещание, в случае чего немедленно сообщить об ухудшении состояния медперсоналу. Я только кивала согласно, пока ждала свое кресло, на котором Тимур благополучно перевез меня из отделения кардиохирургии в отделение интенсивной терапии. Врач Леши моим визитом был не особо доволен, но Тимур настоял, и я воочию увидела, насколько пугающе убедительным может быть этот мужчина, если захочет. И радовалась, что этот человек нам друг. Мне дали всего полчаса. Леша спал, а у меня все внутренности сжались при виде его — всегда такого сильного, мужественного, уверенного в себе — а сейчас такого слабого, беззащитного и уязвимого.
Его лицо было покрыто потемневшими кровоподтеками и шрамами от порезов, обе ноги и левая рука были загипсованы, грудная клетка зафиксирована несколькими слоями эластических бинтов. В вены на правой руке были введены иглы, присоединенные к капельницам, а из носа тянулась длинная трубка.
Я коснулась осторожно его руки, словно боялась навредить, выверяя каждое свое движения, пальцами поглаживала мертвенно холодную ладонь.
— Ты поправишься, слышишь, ты обязательно поправишься, — прошептала я, прекрасно осознавая, что он меня не слышит. — Я люблю тебя, я так тебя люблю, не смей сдаваться, понял.
Слова как-то сами сорвались с губ и только лишь произнеся их, услышав собственный голос, эхом разнесшийся по небольшому помещению, я полностью осознала, насколько сильна моя зависимость от этого человека. Я больше не могла представить свое будущее без него.
И мне хотелось кричать, чтобы он слышал, чтобы знал, как сильно я его люблю.
Только он не слышал, а я проклинала себя, ненавидела за то, что потратила столько времени, за свои истерики и недоверие, за то, что ни разу так и не произнесла самые важные слова, наивно полагая, что у нас есть время. А его не было.
Я не верила, не желала просто верить в то, что жизнь в очередной раз преподаст мне жестокий урок, пнет лицом в трясину, из которой я едва успела выбраться, заберет то, что нужно мне больше всего. Нет. Нет. Нет. Ты не оставишь меня, ты не посмеешь, ты обещал, что будешь рядом.
Я проговаривала мысленно слова, вспоминая хоть какую-нибудь молитву, пока не пришла к пониманию, что ни одной-то в общем-то и не знаю. Я не была верующим человеком, а после смерти мамы и вовсе закрыла эту дверь, обвинив Бога в том, что он отнял у меня родного человека, хоть и понимала, что винить нужно было только себя. А сейчас, сейчас я готова была молиться всем богам и умолять не забирать у меня еще и ЕГО, потому что знала: этой потери я не переживу.
