Отец вновь встал с постели, но он похож на бледную тень себя прежнего, слабеет день ото дня, словно каждую ночь стареет на несколько месяцев. Он дал своё благословение на брак Миры и Василисы. Сестрицы больше не смеются, понимая серьёзность ситуации. В один из дней они ходили за мной и молили о прощении, говорили, что знали: лук старый, но не хотели, чтобы со мной случилась беда. Я выслушала оправдания, но не увидела ни единой слезинки в их глазах. А когда поняла, что сожалеют они не о том, как поступили со мной, а о том, что последствия отразились на отце и их собственных жизнях, то с небывалой злостью захлопнула дверь своей комнаты перед их лицами.
Отец торопит Владимира и Исая, просит быстрее устроить свадьбы. Он уже не скрывает, что осталось ему немного. Боится, что не успеет о нас позаботиться. С горечью понимаю, что теперь, даже если Василиса с Владимиром уедут обратно в Истрог, то Мира и Исай точно останутся здесь. Встанут во главе нашего княжества, а Исая признают ренским князем. Значит, моё будущее в руках средней двуличной сестры и переменчивого князя, который часто смотрит на меня пристальнее, чем стоило бы тому, у кого есть невеста. Взгляд у него испытующий, будто ждёт или ищет во мне что-то, но никак не может найти.
За прошедшие дни Исай больше ни разу не сказал мне какой-либо колкости, даже наоборот. Вежлив, тактичен и заботлив сверх меры, но спасает меня Илья, который тоже почти всегда рядом.
Повязки сняли на пятый день. Я пытаюсь не сильно морщиться, глядя на своё отражение в зеркале. Рана оказалась аккуратной, но достаточно глубокой, чтобы в будущем оставить заметный шрам. Зашитый порез ярко-красный, тянется странной дугой от линии нижней челюсти по скуле к виску. Вокруг раны обширный синяк в красно-фиолетовых оттенках. Мне нежелательно улыбаться или плакать, чтобы не тревожить мышцы, но от боли лицо и так онемевшее. Правый глаз видит расплывчато, и пока неясно, станет ли лучше.
Сегодня утром я собралась сама: надела чёрное нижнее платье с едва заметной вышивкой тёмно-серыми нитями, а сверху платье с широкими рукавами чуть длиннее локтя. Наряд красивый, из дорогой сине-золотой парчи, украшенный речным жемчугом. Весь день я ношу его, но каждый раз, растерянно проводя рукой по ткани, не уверена, чувствую ли что-то кроме отчаяния, хотя ради отца притворяюсь, что всё хорошо. Только волосы оставила распущенными, так хоть могу скрыть шрам за чёрными прядями, если опустить голову вниз. Нельзя ходить в таком виде, но отец понимает, и остальные тоже оставляют замечания при себе, терпеливо ждут, когда мой синяк сойдёт.
Всеслав, как и обещал, рассказал мне о своих наблюдениях. Поделился, что если отец перестанет так тревожиться, то у нас точно будет ещё полгода вместе. Но для меня эта новость стала как невиданный снег в середине года. Как я ни пытаюсь представить этот срок, ничего не получается. Сознание отказывается соглашаться, что под конец следующего лета я останусь одна. Илья изо дня в день утешает меня как может, и его нереалистичное, порывистое обещание всегда быть рядом – единственное, что удерживает меня от погружения в отчаяние с головой.
– Ты сегодня особенно красива, Яра, – устало улыбается отец, а я пустым взглядом рассматриваю своё платье. Я пришла к нему в комнату перед сном, чтобы немного провести время вместе и дать лечебный отвар. Теперь я прихожу сюда каждый вечер вместе с сёстрами, но остаюсь дольше всех, жду, пока отец уснёт. – Мужа я успею тебе найти. Не волнуйся об этом.
Вот об этом я точно не волнуюсь.
Проглатываю желанный ответ, аккуратно улыбаюсь, не тревожа раненую щёку. Отец выпивает отвар, и я отставляю пустую кружку в сторону.
– Ты не мужа мне ищи, а сам поправляйся.
– И это я тоже сделаю, недаром эту мерзость пью, что Всеслав наготовил, – смеётся отец, но смех становится натянутым и вовсе исчезает, когда он рассматривает мою рану. – И о шраме своём не печалься. Это сейчас он заметен, но всё заживёт, и останется только светлая полоса.
Я киваю, соглашаясь. Это тоже тревожит меня мало, хоть боль и раздражает, но болезнь отца в разы важнее.
– Я буду аккуратна с лицом, только если ты побережёшь своё здоровье. Договорились? – ставлю я условие, отчего глаза отца расширяются в изумлении, он улыбается моей дерзости.
– Договорились. Но о муже я правду тебе сказал, Яра. Я найду того, кого ты полюбишь.
– А если не полюблю того, кого ты найдёшь?
– Тогда будем искать дальше.
Я опять растягиваю губы в пустой улыбке, не ощутив никакого трепета при мысли о каком-то незнакомом мне князе, которого я, возможно, могу полюбить.
– Отдыхай, – говорю я, поправляя одеяло, и поднимаюсь на ноги.
Отец напоследок сжимает мою ладонь. Его пальцы мелко дрожат, я с горечью вспоминаю, как впервые ощутила это ещё в день прибытия гостей из Истрога. Князь не чувствует их нервного подёргивания, а я сжимаю его ладонь в ответ, притворяясь, что ничего не заметила. Я выхожу в коридор и оказываюсь одна. Лживая улыбка моментально сползает с лица, в горле комом встаёт страх. Тело цепенеет, под стать заледеневшей от горя душе. Кажется, что мир потерял все краски или ноябрь всегда был столь угрюм и мрачен?
Я много плакала по ночам за прошедшие дни. Рыдания часто подкатывали, стоило мне покинуть комнату отца. Но сегодня, хоть знакомое чувство и появилось, глаза неожиданно для меня самой остались сухими. Сегодня я впервые не плачу, а злюсь.
Солнце село два часа назад. Часть гостей из Истрога уехала домой три дня назад, а те, кто остался, отошли ко сну. Все домочадцы если не спят, то уже в кроватях. Я тихо возвращаюсь в свою комнату. Снимаю красивую одежду. Под нижнее чёрное платье надеваю обтягивающие штаны, они для совсем холодной погоды и сегодня пригодятся мне как никогда раньше. Поверх накидываю тёплый серый сарафан, затягиваю вокруг талии длинный чёрный пояс. Убираю волосы в косу, теперь уже привычным движением вплетая туда белую ленту. Не отдаю себе отчёта в том, что делаю, просто собираюсь знакомым мне способом. Рутина помогает приготовиться и не даёт возможности действительно подумать над безумием моей идеи.
Надеваю высокие чёрные сапоги с тонким слоем меха. Нахожу самый тёплый кафтан. Он, в отличие от остального наряда, красивее, из светлой парчи, обильно расшитый серебром. Удостоверяюсь, что на мне нет ничего золотого, затем вспоминаю слова мальчишки о добром камне и проверяю, что яшмовое кольцо всё ещё на пальце. Я не снимаю его, ношу словно оберег. Хотя смешно надеяться, что кусок металла с камнем остановит колдуна, если тот решит свернуть мне шею после попытки украсть его снег.
Хватаю короткий кинжал с костяной рукоятью. У каждой из сестёр есть по такому в комнате – на всякий случай. И сейчас эта предосторожность отца очень кстати. Запихиваю его за пояс, беру небольшую сумку и тихо спускаюсь на кухню. Краду немного съестных припасов. Я не планирую нигде сильно задерживаться и надеюсь, что много еды мне не понадобится. Самое главное: беру пустой бурдюк, куда смогу набрать снега.
Мне не составляет труда выбраться из дома и крадучись добраться до конюшни. Я так хорошо знаю дорогу, что могла бы дойти до нее и с завязанными глазами. Я самый примерный ребёнок в нашей семье, который никогда бы не помыслил о том, чтобы противиться воле отца. А теперь краду коня из нашей же конюшни и сбегаю из дома, не уверенная, что вернусь. Благодаря Илье я знаю, что гнедая лошадка с белыми ногами по кличке Ягодка самая спокойная. Она не дёргается, пока я закрепляю седло. Узнай Илья, что именно его уроки и подсказки помогут мне не просто забрать лошадь, но и сбежать, используя одни из скрытых ворот в ограде, то вряд ли поделится со мной ещё хоть одним секретом.
