– Красиво, – на выдохе произношу я, когда последние капли оборачиваются хрупкими снежинками.
Колдун поднимает на меня белые глаза, брови вопросительно изгибаются, а потом он равнодушно пожимает плечами, обменивая свой посох на бурдюк.
– Наверное. Я едва ли помню, как это выглядит.
– Ты действительно слеп и ничего не видишь?
– Почти. Я различаю смутные очертания предметов, это помогает не врезаться в деревья или не проваливаться в ямы. Так же я не вижу цветов, весь мир приобрёл исключительно серые оттенки, – он всё это рассказывает знакомым безэмоциональным тоном, но отчего-то я уверена, что отсутствие зрения его огорчает. – На этом всё, княжна. Твой отец будет жить, раз ты вернула украденное.
Колдун теряет ко мне интерес, отворачивается и неторопливо шагает на север. Я растерянно оглядываюсь. Почти на каждом дереве сидят десятки снегирей. Птицы безмолвствуют, вертят головами, наблюдая за мной и колдуном. Бросаю взгляд себе под ноги, видя, что снег вокруг уже не белый, местами перепачканный землёй и грязью, что я принесла на сапогах из ноябрьского леса. Меня окатывает чувство стыда и неловкости, словно я грязными сапогами пачкаю дорогой ковёр в чужом тереме, но что-то меня останавливает от того, чтобы немедленно покинуть Зимний лес.
– Ты здесь совсем один? – торопливо озвучиваю первый пришедший на ум вопрос.
Колдун останавливается и оглядывается, хмуря брови.
– Да, если не считать его. – Он резко упирает посох в свою тень, и та идёт рябью, затем туманом поднимается вверх, принимая очертания своего хозяина.
Я несколько раз тру глаза, но иллюзия не пропадает. Значит, под окнами своими я и вправду видела в ночи не колдуна, а лишь его копию.
– Но собеседник из него отвратительный, – с кривой усмешкой добавляет мужчина, а его Тень с оскорблённым выражением лица поворачивается к хозяину.
– Он не разговаривает?
– Сам по себе – нет. Может только корчиться или служить проводником для моих слов, если я хочу отправить его далеко. Он преодолевает расстояния намного быстрее любого коня. То есть видела ты его, но говорила со мной.
Тень активно и по-детски часто кивает, вызывая у меня улыбку. Этот живой мрак выглядит точно так же, как и колдун, но широко улыбается, демонстрируя абсолютно не свойственное его хозяину выражение лица. Колдун будто чувствует кривляния своей копии и хочет наказать, ударив посохом. Но дерево проходит сквозь бесплотное тело, а Тень снова оскорблённо смотрит на мужчину.
– Хватит гримасничать! – рявкает колдун, на что Тень комично взмахивает руками, недовольный переменчивым настроением хозяина, и, падая вниз, распадается на туман и превращается в обычный сумрак на снегу.
У меня вырывается смешок, который вызывает недовольство колдуна. Неловко откашливаюсь, не желая злить хозяина здешних мест.
– Ты на самом деле отпустишь меня? – осторожно спрашиваю я.
– Отпущу, мне не нужна твоя душа и тем более смертное тело.
– Разве ты не крадёшь и не убиваешь декабрьских младенцев? – я не успеваю прикусить язык.
Вопрос, почему в детстве я осталась невредима, по-прежнему мучает меня. По всем преданиям, именно колдун забирает детей, оставленных в лесу. Может, он не забрал меня по чистой случайности или что-то необычное произошло? Может, я и вправду полностью ноябрьская, а волосы – не более чем случайность?
– И ради чего, по-вашему, я убиваю этих детей? – резко спрашивает колдун, стягивая капюшон с головы.
Я тру ладони, пытаясь согреться, и думаю о том, насколько глупа, раз поднимаю нынешнюю тему. Может, разозлю его сейчас, он передумает и убьёт меня. Надо бы испугаться и не совершать глупостей, но как бы я ни убеждала себя промолчать, слова поднимаются по горлу, желая вырваться наружу.
– По некоторым поверьям, ты забираешь зимних детей и… делаешь из их душ зимние ветра, чтобы охлаждать это место. А где-то говорят, что ты их… приносишь в жертву ради собственного долголетия.
Губы колдуна презрительно изгибаются, тень под его ногами предупреждающе идёт рябью, взволнованная. Я успеваю сделать лишь пару неаккуратных шагов назад, когда колдун стремительно приближается. Оказывается прямо передо мной, хватает длинными пальцами за подбородок, сжимает щёки и тянет вверх. Его белые глаза двигаются, будто он как обычный человек разглядывает моё лицо. Я нервно сглатываю, но не шевелюсь, жду, пока он отпустит.
– Почему же ты тогда, княжна, не визжишь? Почему не бежишь от меня перепуганная? Или ты действительно настолько безмозглая? – беззлобно бормочет он мне в лицо, а я втягиваю носом запах мороза и ягод от его пальцев.
– Я… не знаю, – честно признаюсь я. – Просто не боюсь, хотя знаю, что должна.
– Должна, – кивает он и отпускает меня. Его пальцы смещаются, аккуратнее ощупывая моё лицо, он действует как настоящий слепой, которому интересно понять, как выглядит собеседник.
Я сама жадно разглядываю колдуна, пока он так близко, ужасаюсь, насколько идеальное и ненастоящее у него лицо. Замираю, позволяя ему дотрагиваться до моего лба, щёк, носа, прикрываю веки, когда пальцы задевают ресницы, задерживаю дыхание, пока он касается губ и подбородка. Недовольно шиплю, стоит его пальцам задеть рану на щеке.
– Порез от лопнувшей тетивы, – объясняю я, и мужчина рассеянно кивает, убирая руки.
– Я не убиваю детей и даже не трогаю. Когда был сильнее, я выходил за границы своих снегов, менял детям цвет волос, просил Тень отнести их в деревни и города, чтобы подкинуть кому-нибудь. Но я стал слабее и больше не покидаю полосу снежного леса. Вы же, смертные, детей оставляете в ноябрьской части, а вот что делает с ними Ноябрь, мне неизвестно, хотя чаще до детей добираются животные, – бросает колдун, а затем разворачивается и уходит.
Раскрыв рот от удивления, я кидаюсь за ним, желая расспросить подробнее.
– Ты изменил цвет волос декабрьских детей? Значит, среди людей живут колдуны?
– Жили. Все те дети давно постарели и умерли, да и не колдуны они вовсе.
– Но ведь рождённые в декабре…
– Глупости всё это! Не колдуны они, а просто любимы зимой! – фыркает мужчина, не сбавляя шага, а я едва поспеваю за ним по снегу, ноги проваливаются до середины голени. – Декабрь награждал детей холодной красотой: волосами чёрными как зимние ночи, кожей бледной и совершенной. Январь дарил детям своим защиту от холодов, не боялись те даже самых крепких морозов, а перед февральскими детьми метели стихали сами собой, стоило им выйти на крыльцо. Таковы были зимние дети: гордые, упрямые, самоотверженные.
Бежать надо отсюда, пока могу, но вместо этого с особым усердием преследую колдуна, увлечённая рассказом. Несколько раз спотыкаюсь и падаю, не заметив корень или камень под слоем снега, но тут же поднимаюсь на ноги, боясь упустить хозяина леса из виду.
– Но разве ты сам не колдун?
