Весенний брат стыдливо краснеет, бубнит извинения и поворачивается к Февралю.
– Зачарован оберег так, что кроме меня никто снять его не может, но будучи испорченным Ноябрём – потерял силу, которая удерживала тело мальчика живым. Вот вода Декабря в этот раз и не помогла. Поэтому говорил я тебе, братец Февраль, что потерял место, куда твою душу спрятал. А ты, сестрица, друга не теряла, настоящий Илья был мёртв все эти годы, а дружила ты со второй половиной Февраля, – подытоживает довольный Март.
Февраль рядом со мной выглядит так, словно готов удавить мальца на месте, а я не могу и слова вымолвить, не понимая, не насмехается ли весенний месяц надо мной.
– Ладно я его не узнал, я был слеп, – угрожающе выдавливает Февраль. – Ты-то почему сразу не понял, как его увидел?!
– Из-за оберега его заговорённого! Если бы я раньше к нему прикоснулся, то узнал бы, но я его не трогал. Недавно грел его братец Апрель, а не я, – цокает языком светловолосый мальчишка, будто раздражён нашей недогадливостью. – А внешне… люди так странно вырастают, что сразу и не узнаешь.
– Слова словами, Март, но теперь докажи, – серьёзно говорит Декабрь.
– Конечно!
Мальчик тянет руки к Илье, ему требуется некоторое время, чтобы отцепить мои пальцы от тела друга. Март снимает и отдаёт мне испорченный оберег, а затем кладёт ладошки на грудь Ильи. Я до боли сжимаю украшение в кулаке, ощущая, как впиваются бусины в ладонь.
На мгновение перевожу растерянный взгляд на колдуна, он отвечает мне таким же, и я цепенею, осознав, почему его глаза показались мне знакомыми. А ведь цвет у них такой же. Вспоминаю, как испугалась в первый раз глаз Ильи. Подумала тогда, что такие, по слухам, должны быть у февральских детей.
Март поднимает ладони, и за ними из тела поднимается шар света, такого же бледно-жёлтого, какой я видела раньше при появлении Декабря и Января. Март притягивает шар к себе, защищает ладонями, хотя никто и не пытается его отобрать, а Илья распадается на ветер, воду и запах весны. Даже его одежда исчезает, а я вскрикиваю и в ужасе шарю руками по тому месту, где ещё недавно лежал мой друг.
– Всё в порядке, сестрица. Смотри! – Март без колебаний вталкивает свет в грудь Февраля.
Тот вначале с недоумением глядит на себя, потом поднимает взгляд на Март, ища ответ на невысказанный вопрос, а спустя мгновение ужас, печаль, горе и боль сменяются на его лице жутким калейдоскопом. Он как пружина распрямляется, оказываясь на ногах. Его горький вопль пугает даже зимних братьев. Мы все отшатываемся подальше, когда Февраль руками касается своего живота и груди. В страхе ощупывает своё тело. Стремительно отступает, налетает спиной на ствол сосны, чуть не падает. Синие глаза до боли распахнуты, невидящий взгляд лихорадочно шарит по нам всем. Он то ли молит о помощи, то ли боится нас. Вновь пытается отойти подальше.
– Что… – хрипит он. – Что ты натворил?! Вытащи…
Февраль мечется, словно подстреленный зверь, не способный вытащить стрелу из своего тела. Его очередной вопль переходит в болезненный стон. Он скребёт кафтан на груди ногтями, запускает длинные пальцы в волосы, с силой сдавливает голову, явно хочет убежать, но спотыкается, ударяется об очередной ствол. Шатается из стороны в сторону. Его агония ужасает, я не хочу смотреть, но и оторвать взгляд не в силах.
– Братишка, – неуверенно зовёт Январь, бледнея от волнения.
– Вытащи… – стонет Февраль от невидимой боли.
Он будто снова ослеп, шарит руками по деревьям, цепляется за них, загнанно хрипя. Пока не врезается в ещё одно, а там сползает по нему вниз и затихает. Подтягивает колени поближе к себе и прячет лицо, желая скрыться.
– Что ты натворил… что… что мне… теперь делать…
Моё сердце сжимается от картины чужого страдания, мне хочется его утешить, понять, что причиняет ему такой страх, но я, как и остальные, не решаюсь подойти ближе. Февраль замирает в напряжённой позе, прекращает дышать, пытается справиться с чем-то, что разрывает его изнутри.
– Разве соединение души должно быть таким болезненным? – пытаясь скрыть дрожь в голосе, спрашиваю у Декабря и Января.
– Нет. Я, наоборот, ощутил прилив сил, – заверяет Декабрь, а Январь крадучись приближается к Февралю, присаживается рядом и приобнимает того, что-то тихо шепча.
Исай и Владимир не вмешиваются, но даже они выглядят обеспокоенными. И я ещё больше путаюсь в их странных отношениях. То они желают убить друг друга, то переживают.
– Март, согрей княжну, у неё уже губы синие от этой погоды, – говорит Владимир, а я гляжу на голые, трясущиеся от холода руки.
А я и не заметила.
– Вероятно, это я виноват, – тихо бормочет Март и обхватывает мои ладони. Всё тело расслабляется и словно тает от его прикосновения. – Я собирался лишь ненадолго спрятать душу Февраля в человеке, но больше десяти лет – это слишком долго.
– Что с ним не так?
– Мы находимся в подобной форме – образе человека – недолго. Иногда дни, может, месяцы. Принимаем образ смертных пока хочется и потом опять становимся духами. Эти тела дают нам как множество привилегий, вроде возможности вкушать понравившуюся пищу, так и минусов, когда мы чувствуем боль и другие эмоции, – взрослым голосом объясняет Март, становясь похожим на бессмертный месяц. – Они нам незнакомы, но чем дольше мы находимся в человеческом теле, тем больше к ним привыкаем. Февраль первый из нас, кто провёл столетия в подобной форме, но он был один в этом лесу и испытывал мало различных эмоций.
Вспоминаю недоумение колдуна, когда я рассказала ему про одиночество. Март прав. Он чувствовал, но просто не понимал, что это такое. Он говорил, что не знает любовь, хотя не заметил, как привязался к животным.
– Но вторая часть его души жила, уверенная, что он человек. У твоего Ильи была семья, друзья, мечты… кто знает, сколько ваших смертных эмоций он успел пережить и вобрать в себя. А сейчас Февралю приходится всё это ощутить. И не за годы, а за секунды. Уверен, ему больно и страшно, он растерян. И, скорее всего, мне лучше удирать, пока он не собрался с мыслями и не решил напоить меня мёртвой водой, – с прежней улыбкой говорит мальчишка, вскакивает на ноги и действительно удирает, растворяясь среди деревьев.
Я с недоверием оглядываюсь вокруг, не зная, как мне теперь быть и во что верить. Плакать мне об убитом друге или поверить, что он всё ещё жив? Был ли у меня вообще друг, или впредь он обо мне позабудет? Печалиться мне, что Ильи я никогда и не знала, или должна ощутить облегчение, что Февралю более ничего не угрожает?
Вспоминаю их одинаковые глаза, упрямство и гордость, которая была присуща что колдуну, что Илье. Они оба любили пироги именно с грушей. От всех мыслей я сама хочу вцепиться себе в голову. Сдавить её, надеясь, что мучительные вопросы исчезнут.
Как я не заметила, что они даже вели себя схоже?
– Яра…
