– Лошадиный жир.
Она подбежала к Машине спереди и запрыгнула на длинную чёрную полосу, которая тянулась по валикам прямиком в разверстую глотку, – язык Машины.
– Ну? – обронила Дасти.
– Я… – голос застрял у Олео в горле. – Я туда не могу.
– Значит, не будешь есть. И Джулеп тоже.
Лапы Олео словно прилипли к бетону. В глазах расплылось. Лёгкие не могли набрать воздуха.
Он кивнул на длинный чёрный язык Машины.
– Мне туда не запрыгнуть, – соврал он. – Высоко слишком.
Дасти вздохнула.
– Собаки не прыгнут вверх даже ради собственной жизни. – Она прищурилась и подняла взгляд к стеклянному потолку, который становился всё розовее. – Я вытащу весь корм, который нападал между шестерёнок, а потом каждый из нас наберёт полный рот и отнесёт в Молочный Фургон. Ясно?
Олео не успел даже воскликнуть: «Нет, не ясно, совсем ничуть», – как Дасти юркнула в разверстую пасть, и её хвост растворился в сальной темноте. Олео заглядывал в стеклянные глаза Машины, опасаясь, что они сейчас вспыхнут и оживут, что её внутренности зашипят Голубым, что шкура Дасти выедет с хвостового конца.
Пока он дрожал в промозглом воздухе фабрики, к нему со всех сторон подбирались ворсистые тени. Пустые глаза. Мокрые носы. Тонкие голые хвосты. Олео отступил назад.
Он подпрыгнул. Звук раздался внутри Машины. Голову заполонили картины, как шестерёнки сотнями зубов схватили Дасти за хвост, провернули внутрь и размололи на кровавые кусочки.
– Дасти? – прошептал он, не выпуская из виду подкрадывавшихся крыс. – Ты жива?
Из машины послышались рвотные звуки:
– Как собаки едят эту гадость?
«Сухой корм», – с облегчением догадался Олео. Дасти разгрызла в пустом брюхе Машины подушечку сухого корма – вот и весь хруст.
Олео пятился от крыс всё дальше и дальше и надеялся, что Дасти скоро уже закончит.
Хк! Кха! Из Машины опять послышались рвотные звуки, а потом раздался отчётливый мокрый всплеск. Гщщ!
Олео навострил уши. Дасти, кажется, вырвало?
Звуком продырявило цех, подменило один страх другим и разогнало крыс врассыпную.
– Добро пожаловать на золотые копи! – скрипуче произнёс человеческий голос.
Дверь на фабрику отворилась, и вошли двое мужчин. Олео замер. Дасти ведь говорила, что рабочие не появятся, пока солнце не покажется над горизонтом. Откуда они взялись?
Один из них нажал на кнопку у двери, и на потолке зачихали и ожили светильники. Олео стал пробираться к полкам, которые вели к окну, но понял, что оказался на виду, живо развернулся и юркнул под чёрный язык Машины. Крысы разбежались по углам и снова превратились в тени.
– Закончилась ваша смена, погань ползучая! – крикнул им вслед тот, что был с усами.
Другой – в шляпе – расхохотался.
Пока они шли к центру фабрики, Олео сильнее вжимался в темноту под языком. Он поднял морду к масляному брюху Машины. «Дасти!» – хотелось ему позвать, но страх взял его за горло, и вместо имени вышел просто воздух.
Усатый поднёс к хвостовому концу Машины какой-то мешок и повесил его под гнездом на странном железном дереве.
– На этой работе платят гроши, – сказал он. – Вот я и гребу сверху корм помаленьку да продаю друзьям. Они платят меньше. Я получаю больше. И никто не в накладе.
– Дасти! – опять попытался дозваться Олео, надеясь, что она услышит звук его дыхания. – Вылезай оттуда!
– У нас полчаса до сирены, – сказал усатый и подошёл к столу, усеянному кнопками. От основания стола к Машине бежали медные волосы. – Смотри. Пока не пришли рабочие, у меня будет полный мешок.
Он треснул кулаком по большой красной кнопке, и от оглушительного гула задребезжала вся фабрика, а у Олео треснули уши.
Машина начала просыпаться. Ржавая шкура затряслась, стеклянные глаза вспыхнули, оживая. Язык дрогнул и покатился, изнутри железные части со скрежетом набирали темп.
ТА-ДА… БАХ ТА-ДА… БАХ… ТА-ДА… БАХ…
Машина утробно завыла, густо наполняя воздух горячим железным ветром. Ритмичный стук превратился в лязгающий рёв.
ТА-ДА БАХ ТА-ДА БАХ ТА-ДА БАХ…
– Ай!
– Ты ничего не слышал? – спросила шляпа.
– Машина старая, – ответил усатый. – А владельцу плевать.
Олео съёжился под бегущим языком. Это ведь Дасти кричала. Машина схватила её шестерёнками, это точно. Ему надо выбираться отсюда. Удрать, пока Машина не слизнула его языком и не укатила в разверстую глотку.
– Ну, порадуемся утречку, а машина всё сделает сама, – сказал усатый, уводя шляпу к выходу.
Олео не раздумывая метнулся за людьми, к свету в открытой двери, где лёгкий ветерок обдавал прохладой, а воздух не рассыпал оглушительные ритмы. Прямо сейчас эти ритмы переваривали Дасти…
ТА-ДА БАХ ТА-ДА БАХ ТА-ДА БАХ…
Не добежав до выхода и половины, Олео пустил лапы юзом и остановился. Потом оглянулся и посмотрел на разверстую пасть Машины, на её крутящийся язык, на пылающие глаза. Когда он покидал Ферму, у него не было выбора. Лисы не хотели его слушать.
Дасти думает, его сделали, чтобы служить людям? Что ж, он себя покажет.
Олео побежал назад, запрыгнул на движущийся язык, и его унесло внутрь Машины.
3
ТА-ДА БАХ ТА-ДА БАХ ТА-ДА БАХ!
ОЛЕО С ШУМОМ нёсся в железную глотку, в путаницу проводов и тьмы. Ритм наступал на него отовсюду, вибрировал даже в костях.
ТА-ДА БАХ ТА-ДА БАХ ТА-ДА БАХ!
Он прижал уши, подвернул хвост и смотрел только вперёд. Со всех сторон от него скрежетали, грохотали и лязгали шестерёнки. Он проехал мимо того места, где вытошнило Дасти.
ТА-ДА БАХ ТА-ДА БАХ ТА-ДА БАХ!
Чёрный язык катил его всё глубже и глубже, серый свет в пасти Машины всё тускнел, и скоро уже почти ничего нельзя было разглядеть в двух хвостах перед собой.
Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш-Ш!
Та! Та! Та! Та! Та! Та!
Какие-то твёрдые капли хлынули сверху, замолотили по ушам. Олео даже взвизгнул. Он скосил глаза на высуну тый язык и увидел, что это сухие кукурузные зёрна, твёрдые, как град.
