Олео не мог вздохнуть. Не мог пошевелиться. Корм набивался вокруг, точно оползень. И вдруг что-то подалось внизу под лапами, и он снова провалился – прямо в мешок усатого.
Олео из последних сил подтянулся вверх, выскочил и шлёпнулся на бок. Он лежал не шевелясь, тяжело дышал и ждал, когда фабрика перестанет вертеться. Он снова был на полу. Он выбрался из внутренностей Машины целый и невредимый.
Но дело ещё не сделано.
Шатаясь, Олео поднялся на лапы и стал принюхиваться, пока не обнаружил толстый провод, который, извиваясь, высовывался из хвостового конца Машины и вёл к затычке в стене. Теперь-то Олео понял. По проводам в небе Голубое летело на фабрику и здесь питало собой пылающие глаза Машины, её стрекочущие шестерёнки и лязгающие зубы. Если выдернуть хвост из стены, Машина встанет и не сможет переварить Дасти. Если только от Голубого с него самого сперва не свалится шкура…
Олео открыл рот над толстым хвостом Машины. Он почти чувствовал, как Голубое пульсирует внутри, щиплет ему язык и гудит на зубах. Он закрыл глаза и попытался сомкнуть зубы…
Не смог. Челюсть заклинило. Он сморщил бровь и напомнил сам себе, что Дасти нужна помощь. Что она погибнет, если он не выдернет хвост. Но рот отказывался кусать.
Тихий стремительный звук заставил Олео открыть глаза. Вокруг него опять собирались ворсистые тени. Какая-то крыса выскочила вперёд. И ещё одна. И ещё. Голые хвосты скручивались кольцами, а торчащие спереди зубы ходили ходуном, словно уже распробовали его плоть.
Олео выпустил хвост и скакнул через крыс. Те подпрыгнули и укусили его за грудь. Он бежал к Машине, а за ним с визгом и воплями катила волна теней. Он запрыгнул на железное дерево, промчался над барабаном, мимо форсунки с жиром и соскочил на бегущий язык. Он бросился против движения к яме, где орудовали ножи.
Крысы ринулись следом – толкались, по швам Машины забирались наверх и кусали его за хвост. Олео добежал до конца языка и прыгнул. Он ухватился зубами за верхушку цепи, ляжкой ударил Дасти, и в то же мгновение волна крыс хлынула через край в яму с ножами.
ВЖГ!скрии! ГВЖ!иип! ВЖЛП!скриии!
ВЖГВРТ!ииии! ВЖЛГ!
Железо пережёвывало мясо и кости, пронзительно булькало и скрежетало – лисёныш в жизни не слыхал ничего хуже этого звука. Оставшиеся крысы, заслышав, как умирают их соплеменники, помчались по языку назад на спасительный пол.
Зубы Дасти возле хвоста Олео соскользнули с цепи, и она сорвалась в яму. Олео покрепче зажмурился, думая, что сейчас услышит то самое мокрое чавканье вперемешку с криками Дасти.
Но лопасти молчали.
А Машина…
та-ДА… БаХ тА… ДА брх та…
дА-бХ… БХ… бх…
…затряслась и закачалась из стороны в сторону. Язык у неё застучал. Суставы застонали.
– Отпускай, Олео, – сказала снизу Дасти.
Олео разжал на цепи хватку. Тем, на что он приземлился, оказались даже не лопасти, а полосы толстого железа, замершие и покрытые запёкшейся кровью. Крысы оказались Машине не по зубам.
Пока Машина, останавливаясь, подрагивала вокруг, Дасти с рычанием набросилась на Олео, словно хотела разорвать его на куски.
– Ты зачем это сделал? – прижала она окровавленную морду к его носу.
Он посмотрел налево, потом направо – куда бы удрать?
– Нельзя было сюда запрыгивать! – процедила она. – Ты нас обоих чуть не лишил жизни.
– Я… – забормотал Олео. – Не мог же я допустить, чтобы ты стала собачьей едой. Ты ведь ненавидишь собачью еду.
Сердитый оскал на губах Дасти потихоньку растаял.
Дверь фабрики резко распахнулась, и чьи-то тяжёлые ботинки с топотом забежали внутрь. Сидя в сердце Машины, Дасти и Олео сжались и затаили дыхание.
– Никогда я не слышал от неё таких звуков, – проговорил усатый.
Машина ещё раз вздрогнула, что-то проскрежетала, издала последний сальный вздох и умолкла.
– Мотаем отсюда! – сказал усатый. – Пока начальство не объявилось.
Его шаги приблизились к хвостовому концу Машины, и Олео услышал, как мешок соскользнул с железного дерева. И он вспомнил про мокрый всплеск, который услышал, когда Дасти залезла Машине в рот.
– Дасти, – прошептал Олео, – а в этом корме нет, чем тебя вырвало?
– Ф-ф! – фыркнула Дасти, заставляя его притихнуть.
Они подождали, пока человек завяжет мешок – с кормом, рвотой, кусками крыс и прочим, – и вместе с другим уйдёт с фабрики, захлопнув за собой дверь.
Дасти прыснула. Едва не расхохоталась.
– Шавки, поди, всё равно не заметят разницы между блевотиной и обычным кормом.
Олео отважился чуть-чуть улыбнуться. Он вдруг почувствовал, что шутка предназначалась ему. И что сам он уже не шавка.
Пока Машина остывала и щёлкала, лисы выскочили из ямы и по мёртвому языку пошагали в хвостовой конец. Дасти учуяла корм, который рассыпался в покрытых налётом кромках трубы.
– Он здесь уже давно. В нём не должно быть рвоты или крысиных кишок.
Она набрала полный рот. Олео сделал то же самое. Корм лежал на языке тёплый и скользкий.
Вслед за рыжим, как железо, хвостом Дасти Олео выбрался из Машины и побежал по фабрике к полкам возле светлеющего окна. Теперь ворсистые тени шарахались и от лисёныша – словно хвост у него был из пламени.
4
ХРУМ! – ОЙ! – ХРУМ! – Ай! – Хрум! – Ой!
Джулеп ел корм, и эти звуки эхом разлетались по Молочному Фургону. Облизав губы, Джулеп сердито взглянул на Олео.
– Притащить твёрдой еды тому, у кого болит лицо, – вот спасибо, шавка!
Олео вздохнул. Джулеп, который спотыкался и заговаривался, нравился ему больше.
Ласка наклонилась к Олео и прошептала:
– Он обожает собачью еду.
Олео ухмыльнулся. Так вот зачем Дасти отправилась в такую даль на фабрику собачьей еды!
– Хочешь? – спросила Ласка. – Ты заслужил.
Олео понюхал корм. Он подхватил языком подушечку и разжевал. Она поразительно захрустела. Мускусный горько-сладкий вкус – совсем не такой, как у куриных обрезков или рыбьих кишок, которые он ел на Ферме.
– Ты есть не будешь, Дасти? – удивился Джулеп. – Эта кучка по вкусу не как слюни Олео.
Дасти глумливо усмехнулась из своей ящичной пещеры:
