Странно, на этот раз никакое шорканье не вгрызалось в разговор Дам. Как будто духи были озабочены чем-то другим.
Ласка поднялась на второй этаж. Там воняло плесенью и запустением. Стены и пол – голые. По углам сгустки паутины. Второй этаж гораздо больше напоминал место, куда может явиться призрак.
Ласка принюхалась влево, потом вправо, а потом подо шла к гардеробной Дам. Она прошагала по длинному проходу, который заканчивался у белой двери, и застыла на месте. Бельевой Шкаф. Здесь, в укрытии из дырявых простыней, родились и прожили свои первые луны Ласка и её братья.
Дасти когда-то рассказывала Ласке, что лисица-мать всегда старается спрятать лисёнышей – ждёт, пока они подрастут и научатся кусаться и защищать сами себя, и лишь потом выводит их в мир. Не очень-то, однако, легко удержать беспокойных лисёнышей в таком тесном месте. Поэтому мама Ласки становилась медиумом для голосов мёртвых, позволяла призракам овладевать её собственным языком, чтобы те могли высказать свои зловещие предостережения.
«Тише! – говорила она. – Я получаю послание!»
Глаза у неё закатывались под лоб, обнажая белки в прожилках сосудов, и начинало казаться, что она смотрит не вглубь Бельевого Шкафа, а – насквозь.
Ласка почти что слышала, как её братья перешёптываются за закрытой дверью.
«Кто на этот раз?»
«Лишь бы опять не эта саламандра».
«Ну! Кому какое дело, как она умерла!»
«Слушайте!» – восклицала мать с белыми глазами. И начинала говорить с завываниями, или заикаясь, или таким хриплым голосом, что Ласка начинала бояться собственной мамы.
«Не выходите сегодня из шкафа, пока мама работает, – проговорила она однажды сдавленным перепуганным голосом кролика, которого сварила, содрав с него шкуру, мисс Поттер. – Дамы топают по коридору и вверх, и вниз, и, чего доброго, выдавят вам кишки!»
Если братья только лишь ахали и месили лапами, то Ласка сама закатывала глаза и прислушивалась к голосам призраков. Но с ней они даже не заговаривали.
Ласка пошла дальше по коридору, вспоминая день, когда в доме расцвёл новый запах – тёмный и острый, точно клык. Тот самый день, когда по коридору торопливо загрохотали шаги. Тот самый день, когда дверь шкафа распахнулась настежь.
«Как ты этого не заметила?» – воскликнула Тортоликая.
Дамы таращились на лисёнышей сверху вниз, а те дрожали, сжимались в комок и пытались укрыться среди простыней. Мамы нигде не было видно.
Патока в отчаянии заламывала руки. «Я думала, Аура просто округляется, что ли. Ты сама говорила, я её перекармливаю».
«Тупица! – прошипела зло Тортоликая. – Эта нечестивица где-то шаталась, а ты теперь будешь расхлёбывать».
Патока насупилась, не в силах спрятать губами зуб, который торчал изо рта.
«Пошевеливайся, – приказала ей Тортоликая. – Пока они маленькие и не дерутся».
Ласка с братьями так перепугались, что не могли даже удрать из шкафа. Они сидели и смотрели, как Дамы носятся по дому. Тортоликая ухватила за ошейник их жалобно скулившую мать и затащила в гардеробную. Патока принесла несколько мармеладок и положила у шкафа. Запах сахара успокоил дрожь в братьях, и они, виляя хвостами, сжевали конфеты. Ласка даже не прикоснулась к сладостям. Она никак не могла выдохнуть из носа этот тёмный запах. Он разлетелся по всему дому.
Тортоликая удалилась вниз, а Патока перетаскала лисёнышей поодиночке в другой конец коридора, плюхнула Ласку с братьями в ванну и ушла за чем-то ещё.
Ласка единственная из всех лисёнышей в ванне не переставала дрожать.
«Ты чего? – успокаивали её братья.
«Она же угостила нас сладким!»
«Она хорошая!»
Они так и не сумели учуять расцветающую тьму. А Ласка смогла.
А теперь, много лун спустя, уже другой запах остановил её на полпути. Он сочился по всему коридору на втором этаже – влажное дыхание ржавых труб и чёрной плесени, к которому примешивался слабый лиловый оттенок – сиреневое мыло.
Ванная. Дверь нараспашку.
Дыхание Ласки сделалось неглубоким. Снег на шубке протаял до самой кожи, которая дрожала каждой своей клеточкой. Ласка напомнила себе, что сливная труба из ванны ведёт к водостоку. Водосток ведёт в Кирпичные Норы. А Кирпичные Норы ведут к Олео. И она обещала его спасти.
С этой мыслью Ласка сделала шаг вперёд и прижалась к стене напротив двери в ванную. Ещё шаг, и от страха на глаза навернулись слёзы. Она крепко зажмурилась и сделала третий шаг. И четвёртый…
В сыром воздухе, веющем из ванной комнаты, воспоминания хлынули на неё потоком:
Братья чуть не задыхаются от радости в ванне, а она, Ласка, карабкается наверх и переваливается через скользкий край, надеясь укрыться от этого острого, тёмного запаха.
Она смотрит на дверную ручку высоко над головой и клянётся сама себе: если выберется отсюда, непременно научится их открывать.
И как только она заползает за холодный фаянс унитаза, дверь в ванную со скрипом распахивается.
Патока встряхивает мешком, пересчитывает лисёнышей и не может сообразить: все на месте или одного нет…
Скржжжжп – со скрежетом открывается кран; бблльк – жалобно всхлипывает ванна, наполняясь водой, а братья Ласки один за другим, поскуливая, отправляются в мешок.
Патока с громким всплеском бросает мешок в ванну, и Ласка скрючивает на ушах лапы, не в силах заглушить горестный вой своих братьев.
Мама!
Мамочка!
Мам-бльк!
Их слова превращаются в бульканье…
Потом в пузыри…
А потом…
Ласка медленно открыла глаза и поняла, что стоит возле самой двери в открытую ванную. Она заглянула в зелёную темноту, ожидая, что оттуда выйдут ей навстречу три её брата – дрожащие, бездыханные, а с мокрого меха капает на кафельный пол вода.
Никого не было.
Кап!
Одной капли, упавшей из крана, хватило, чтобы лапы сами понесли Ласку дальше.
4
ЛАСКА СТОЯЛА В ДВЕРЯХ гардеробной и ждала, когда её сердце перестанет подскакивать. В комнате было тускло. В зеркалах отражался заснеженный уличный фонарь за окном; в его свете переливались браслеты и блёстки, сияли шелка нарядов.
Комната показалась пустой. И тут за длинными шторами на окне Ласка заметила какое-то движение. У вентиляционной решётки свернулся колечком пушистый хвост – скорее белый, чем рыжий.
