— Это помним. К тому же и охранять вас придется – кивает лейтенантик.
— В БТР это все не влезет? – спрашивает заинтересованно Вовка.
— Нет, получается как ни верти отдельная КШМ и три оператора. Или выдать их группе новый секретный БТР – резиновый. Но у нас его нет. – огорченно отвечает майор.
— Оборудования просто много будет, в БТР есть возможность подключить питание на внешние устройства, 26 В, если мне память не изменяет, но там общее токопотребление будет ой какое большое — замечает инженер.
— Однако, многовато у вас всякой хренотени – недовольно замечает Ильяс.
— О необходимости беречь людей и заменять при первой возможности живых автоматикой и машинами, особенно в опасных моментах стоит напомнить? – весьма язвительно и с пропавшим было высокомерием спрашивает инженер.
— Гм… — отчетливо выговаривает Ильяс.
— Такой разведывательный комплекс ублюдочен, но это первые шаги. В дальнейшем, планируется создание автоматических сторожевых пулеметных постов. Это позволит снизить потребное количество людей для охраны и свести до нуля потери при мародерке. Человек устает и обладает ограниченной реакцией, автоматике все равно, по скорости ей нет равных. Пулемет с наведением от РЛС срежет любого морфа, а добавка контроля по ИК—каналу позволит производить селекцию целей на живых и неживых. Пока есть ресурсы, доставшиеся от прежнего общества, а их хватит максимум лет на 30, надо все усилия бросить на максимальное обучение оставшихся, плюс поощрение деторождения. Провал по уровню будет, но все равно, если удастся сорганизоваться, то не такой критический, многое удастся не просто прожрать, а сохранить – назидательно рассказывает незрелому политически Ильясу разноцветноволосый инженер.
— Гм… — упорно отвечает кряхтящий снайпер.
— Чем проще система, тем более она устойчива, поэтому в условиях БП будет сильный откат в уцелевших структурах общества, до примитивных феодально—рабовладельческих отношений, соответственно, и мораль претерпит сильное изменение, вон, первые звоночки пошли уже, и людоеды, и рабовладение в полный рост. Хочешь не просто выжить, а остаться человеком в нынешнем понимании и чтобы дети твои были людьми — создавай мощное государство, а значит, придется поступиться частью своей свободы. В принципе, скоро все все на своей шкуре поймут и сами будут проситься в мощный анклав, где есть врачи, учителя и безопасность. И вот тут наши автоматизированные системы разведки, наблюдения, отстрела зомби и механические чистильщики будут куда как впечатляющи – важно говорит инженер.
— Понятно. А величать вас как? – уточняет Вовка.
— Пока – «Эхо». Это мой позывной.
— А называть вас «Ухо» можно? – очень уж серьезно вопрошает Енот.
— Можно и так – кивает разноцветной шеелюрой инженер.
— А «Длинное ухо»? – не может угомониться Енот.
— И так можно – инженер невозмутимо кивает, как капризному ребенку.
— «Узун кулак»? – подначивает Ильяс.
— Тогда уж «Узун клак», так точнее — поправляет невозмутимый командир роботов.
Ильяс и Енот отступают, впрочем возможно не только по причине невозмутимости инженера Эхо, но и от теплого взгляда нашего майора, по—отечески ласково наблюдавшего эту перепалку. Инженер откланивается. Остаемся маленькой и более – менее своей компашкой. И тут майор ошарашивает меня тем, что мы сегодня будем заниматься нейтрализацией некоего чина из одного из соседних анклавов. Для нашей группы этот военный чин не чужой – благодаря ему Ильяс остался без зубов. А я чуть не сгорел в совмещенном санузле загаженной квартиры—хрущевки. Его бывшие подчиненные – наши теперешние сослуживцы Ремер и Енот еще больше его любят. Для них он прямой предатель и своего бывшего начальничка они готовы загрызть зубами. Вот теперь возможность поквитаться нашим руководством в лице начраза дана недвусмысленно. Но оказывается, что им грызть не придется. Сегодня будет бенефис Мутабора и его дрессированной кошки. Неугодный начальству Кронштадта чин из соседнего анклава будет убит морфом. Кронштадт будет совершенно не при чем. Для нынешних времен – обычное дело. Тем более, что этот смертник чересчур самоуверен. Это всегда было опасно, а по нынешним временам – так и просто смертельно.
— И как это будет устроено? — спрашиваю я майора.
— Да примитивная засада. Ничего особенно нового. Значит, возвращаться он будет по старой дороге, на своем навороченном «Хаммере». Задача всем прибыть в 16.10 на точку сбора. Все свои роли знают?
Тут я убеждаюсь, что оказываюсь единственным недотепой. Остальные явно в курсе и майор их отпускает. Остаюсь я да Енот.
— У поводыря уточните, что да как – кидает мне майор, явно собирающийся нас покинуть.
— У него, что ли? – туплю я дальше.
— Именно. И кроме того у вас по месячному плану сегодня визит в Петропавловку, в медпункт?
— Ну да…
— Вот и действуйте по плану.
Глава 2. Именинник.
Выкатываемся с задумчивым Енотом на солнышко. За нами никто не выходит, видно им еще есть, что обсуждать. Вопросов у меня куча, а он как на грех сам на себя не похож, задумчивый какой—то и я бы даже сказал благостный. Некоторое время идем молча. Потом я все—таки решаю, что прояснить ситуацию все же стоит и кроме того мне любопытно – что за роль предстоит мне. Для пробы спрашиваю – что это с ним такое?
— Да день рождения сегодня у меня. Тридцатник разменял – не очень охотно признается мой спутник.
Надо же. Ну тогда понятно – тридцатник – это для мужчин весьма специфичный рубеж. Обычно в это время мужчины вдруг понимают, что их здорово природа обманула.
Ведь во время детства и потом – в подростках – мальчишки считают, что это пока еще не жизнь и самое главное начнется потом. Вот станешь взрослым – тогда огого какая будет житуха, а пока – фигня несущественная, просто тягостное ожидание взрослости. И вот наконец наступает взрослость, самое время жить от души, ан оказывается, что взрослость—то не такая и вкусная штука и уже ничего нового не будет, все во взрослом возрасте уже предопределено и теперь жизнь с достигнутой вершины – только вниз. Нет, разумеется можно оттрахать еще больше девок, выпить еще больше водки и надыбать еще больше денег, но вот новизны, чувства первого открытия, свежести, восторга щенячьего – уже не будет.
И вчерашний мальчишка ужасается этому крайне неприятному факту. Ему становится грустно, что вот торопился как дурак – и, выходит, пропустил столько всякого вкусного, захватывающего и интересного и ради чего? Характерное для кризиса тридцатилетних открытие. Потом еще будут кризисы сорокалетнего, пятидесятилетнего и так далее возрастов, но этот – самый жесткий.
Собираюсь с мыслями.
— Слушай, что—то как—то мне странно. Две серьезные операции. Одна другой корявее, а разбор странный. На учениях наше отделение и то инструктировали куда серьезнее. А тут я так толком и не понял ничерта, кроме того, что кого—то из твоего начальства потрошить надо. И вообще мне это не нравится – мы не факт, что их грохнем. А вот нас потом вполне могут. И наши и чужие. Да и три БТР у людоедов не мышь чихнул. А мы тут какие—то трехколесные укатайки даже толком и не собрали…
