Павел Александрович бросает на него сердитый взгляд. Сердитый взгляд соскальзывает с нирванящего Будды—омоновца совершенно бесполезно и бессильно, не нанеся никакого ущерба.
— Так что за экскурсии? – продолжаю я свою отвлекающую маневру.
— Да самые обычные – по зоопарку. Зверей—то много сохранилось, аквариумы опять же с экзотикой. Так что детей и из других анклавов возят.
— Делать людям нечего – констатирую очевидное.
— Вот тут вы не правы. Именно это необходимо – и кино и зоопарк. И любая примета нормальной добедовой жизни. Это показывает, что мы удержались. Что цивилизация жива…
Дункан опять ржет тихонько.
— Да,черт возьми, именно, что удержались показывает. Что не все потеряно. Что мы вернем все разрушенное.
— Ага, щщщаз. Пара козлов и набор рыбешек, негодных даже в уху – уже цивилизация – подначивает воспарившего в эмпиреи Павла Александровича его напарник по разучиванию приемов драки двуручным мечом.
— А вот представь себе! – уже злится музейщик.
— Представляю – открыв один глаз наполовину, бурчит Дункан.
— Как бы не так! Ничерта ты не представляешь! Эти зверюшки – символы мирной спокойной жизни. Раз она сохранилась – значит мы к ней вернемся.
— Ну и что? Человек моментально привыкает к хорошему и потому его не ценит совершенно. Опять людишки зажрутся и все кончится опять же Великой Какой – открыв и второй глаз наполовину, бурчит Дункан.
— Зато потом можно сравнить что было и что стало.
— И никого не парит.
— Да хватит вам пикироваться, что там с экскурсиями—то?
— Именно это – Павел Александрович довольно злобно глядит на своего напарника – именно это. Показ нормальной жизни. Развлечение. И одновременно знак налаживающейся жизни. Ведь зоопарк даже в блокаду работал…
— Понеслось! – закрывает глаза омоновец.
— А ведь считает себя питерским горожанином, орясина дубовая – горестно указует перстом на демонстративно вышедшего из разговора мечника Павел Александрович.
— Не понимаю, что вы хотите от грубого двуручника? Он для средних веков вообще пример достойного поведения, бросьте обращать внимание, тогда князья были куда невоспитаннее. Но почему вы все о блокаде? Это ж было до рождества христова, травой поросло.
Тут Дункан опять негромко ржет и открывает оба глаза. До меня доходит, что если кому и удалось разбудить зверя в милейшем и тишайшем Павле Александровиче, так это мне. И проснулся отнюдь не кролик. Или как раз кролик, потому что вспыхнувший щеками музейщик подскочил на полметра сидя. Сейчас моим мозгам достанется…
— Нет аналогов блокаде Ленинграда! – буквально орет он.
— Да я в курсе. Уникальное явление, чего там…
— Вы сами не понимаете чего говорите!
— Понимаю. Нигде не было такого, чтоб трехмиллионный город старались стереть с лица земли всеми способами со всем населением. Как Карфаген. А он – этот город – не дался, хотя и пришлось пройти через невиданные муки и страдания. Но толку—то об этом все время говорить. То сделали наши деды, нам—то как к тому подвигу примазаться?
— Да не примазываться! Не примазываться! Но помнить—то обязательно. Не немецкие бредовые мемуары восхвалять, не в эсэсовцев играть, не в дедов своих плевать!
— Ловко у вас получилось, деликатный вы, не отнимешь – осуждающе взглянул на меня наконец омоновец.
— Тьфу ты, я что ли в эсэсовцев играю? Что вы на меня напустились—то? Вот ведь день какой удачный – то эта тетка из зоопарка, то вы теперь. И касаемо немецких меморий не возражаю, не зря барон Мюнхаузен – немецкий вояка, традиционное это у них, сам помню диву давался, почитывая их ахинею, про сорокоградусные морозы летом и толпы русских азиатов на каждого усталого немецкого героя с расплавившимся от бесконечной стрельбы пулеметом… Вы что сказать—то хотите?
Павел Александрович уже завелся и мне кажется потерял способность адекватно реагировать. Может у него тоже день тяжелый выдался? А может он и сам не понимает, как ему выразить свои даже не мысли, а как бы это сказать – ощущения, наверное. Мысли—то можно облечь в словесную форму, вот ощущения этому не всегда поддаются. А поганые были ощущения, лет двадцать нам старательно вдалбливали, какие замечательные были европейские захватчики, какие опытные мудрые вояки и честнейшие люди, рыцари без страха и упрека, и какой парахтой тупой и подлой были наши предки, ну и мы, соответственно тоже, яблочко от яблони.
Как популярно было все гитлеровское, от формы до наград, с каким восторгом публика, а особенно молодежь, воспевала не своих – победителей причем, а все просравших врагов, ассоциируя себя не с теми родственниками своими и сеседями, кого эти оккупанты морили без всякой жалости, как тараканов, невзирая на пол, возраст и национальность, а именно с врагами. Причем проигравшими врагами—то, продувшими все что можно – и свою страну и государство и армию с флотом – подчистую…
Помнится, американцы всерьез обсуждали после войны проект кастрации всех уцелевших в войне немецких мужчин, только сопротивление в этом вопросе советской стороны и потребность использовать немцев в противостоянии холодной войны спасли яйца арийцев от выкидывания их в мусорные баки тоннами…Зато сколько вони было испущено по поводу мифических миллионов изнасилованных якобы немок, как уж старались наши журнаглисты и деятели культуры, раздувая эту нелепую тему.
Больше—то нечего было выставить в плане злодеяний нашим солдатам, так хоть это, благо документации этих изнасилований, как очень быстро выяснилось не было ровно никакой, ну как и положено тщательным и скрупулезным великогерманцам, у которых как дело до дела доходило, так сразу документов немае, одни байки брехливые… И уж как наши журнаглисты выли! Как выли! Словно это их самих поимели советские солдаты… Хотя кто бы на эту мразь грязную позарился бы… Но это все так сразу и не выскажешь, а музейщика я и впрямь разозлил не на шутку. Вот уж чего совершенно не хотел, теперь придется выслушивать нотации.
— Ты же мне сам рассказывал про чеченские кладбища, черт бы тебя драл, а теперь тут хихикаешь! – несколько неожиданно для меня атакует своего напарника по мечемаханию Павел Александрович.
— И что? Не помню как—то – удивляется Дункан.
— Отлично помнишь! Нет на чеченских кладбищах надписей, потому как чеченец должен своих родичей так помнить, до седьмого колена. Рассказывал?
— А, это… Ну и что? Народ маленький, вот и старается себя сохранить.
— И правильно делает! А у нас что? Спроси молодых – смело пару десятков немецких ассов назовут. Всяких этих Руделей, Хартманнов, Кариусов с Виттманами. А своих – шиш. Хотя все эти Рудели войну продули в хлам. Вот вы, например, фамилию Осадчего или Пегова хоть раз слыхали? Или хотя бы Осатюка?
— Ээээ… Нет, не припомню.
— Я так и думал – грустно, даже как—то обреченно, кивает головой музейщик…
