— Да при чем тут европейцы—то, немцы же блокаду держали – негодует булькающий Званцев.
Майор Брысь закрывает лицо рукой.
— Фейспальм – непонятно комментирует его действия Саша. Тихо—тихо, но я слышу.
— Мда, действительно конь не валялся… — бурчит Дункан.
— Не без этого — кивает головой и Ремер.
А Павел Александрович грустно улыбнувшись неожиданно звучным левитановским голосом произносит: «900 дней солдаты из всех немецких земель, а с ними испанцы, фламандцы, голландцы, датчане, норвежцы, латыши и эстонцы боролись здесь против жестокого врага, преодолевая тяжелые климатические и природные условия. Пережитые испытания оставили неизгладимый след в памяти каждого из них. Войскам и командованию пришлось принести неслыханные жертвы без всякой надежды на победу — одна из самых неблагодарных задач, какую только можно поставить перед солдатом». Это, если кто не понял предисловие к своим мемуарам Хартвига Польмана, командира немецкого полка, воевавшего тут. А жестокий враг – это как раз население Ленинграда, с ним боролись героические европейцы. Между прочим Хартвиг еще итальянцев, финнов и шведов не упомянул по мстительности своей. Вам, молодые люди читать надо побольше, это выводит тараканов из головы…
Глава 18. Сюрвайверша Ирина. Гостеприимное радушие.
Для Ирины это утро оказалось не самым лучшим. Продрав глаза и спустив ноги с койки, она немного удивилась спросонья, что вместо ее берцев стояли какие—то рваные помойные кроссовки. Узел с вещичками, брошенный вчера в угол, тоже как—то поопал, словно сдулся, да и поставленное к стенке ружье куда—то делось.
Понимать, что вещи пропали, прямо вот так с утра страшно не хотелось, и потому Ирка внимательно обвела припухшими со сна глазами тесный вагончик, в котором шмоток и вещей было настолько мало, что смотреть дважды было незачем.
Да вообще—то и половины взгляда бы хватило на нищую обстановку, в которой единственно ценным были раскладушки – разношерстные и сильно потрепанные. Вещи явно исчезли.
Сами уйти они не могли, значит их сперли. Свистнули, стилибонили, сляпсили, стянули, стырили… Быстро, испуганно похлопала рукой по кобуре – та съехала во время сна, но по—прежнему была привычно тяжеленькой, то есть пистолет –на месте. Спала — то не раздеваясь. Даже из карманов ничего не вынимала, это получилось удачно – не хватало бы еще вместо одежки найти какой—нибудь бомжовый шмот.
Обнесли, значит, новенькую… Хороши соседушки. Сунулась в сверток – одни пустые кастрюли остались, даже примус украли. Мда, сама тоже хороша, разоспалась как медведь в берлоге, тетеря глухая. Так… Дальше—то что? Соседок в вагончике не было, Ирка с отвращением сунула ноги в чужие расхристанные лапти, наскоро поплескалась в грязноватом рукомойнике, посмотрела с сомнением на серое полотенце и выбралась на улицу, не утруждая себя вытиранием рук и лица этой половой тряпкой.
Недолго думая, отправилась на вчерашнее КПП. Сонный дежурный – мужчинка с залысинами и геморроидальным цветом лица, как почему—то подумалось Ирине, вяло выслушал ее жалобу и отреагировал более чем спокойно. То есть настолько спокойно, что даже ничего не сказал. Вообще. Жужжали мухи, но опять же как—то сонно.
Ирка посмотрела на свеженамалеванную табличку «Без пропуска вход запрещен!», прикинула, стоит ли ломиться буром, решила пока обождать с этим и выбралась из душного КПП на свежий воздух. У шлагбаума отирался молодой паренек с такой же повязкой, что была на рукаве у сонного дежурного. Паренек отчаянно скучал и потому увлеченно ковырялся в носу, вкладывая в это нехитрое действие всю душу. Ирка минуту прикидывала возможные варианты, потом решила, что надо же понять что тут и как, подошла и сказала:
— Привет! Давно здесь? – и улыбнулась.
— Угу – ответил паренек, но ковырять в носу прекратил.
— Слушай, а что это за место?
— Не понял? Тебе надо—то что? Ты кто?
— Я вчера с конвоем приехала – из Питера конвой который.
— А! Только ты что—то мне мозги паришь – с чего тогда тебя в отстойник сгрузили? Дально бои—то все в чистой зоне живут.
— Меня на трассе подобрали, у меня мотоцикл накрылся.
Парнишка оживился и минут десять Ирке пришлось старательно описывать свой упокоившийся в болотах Новгородчины агрегат. Ее собеседник оказался завзятым любителем мотоциклов, знал о них наверное все – ну или так показалось не слишком продвинутой в технике Ирине, и свернуть тему с железных коней на то, что тут вокруг творилось оказалось непросто.
На Иркино счастье пацан наскучался, стоя у шлагбаума и потрендеть ему было в радость. Сам он жил в «чистой зоне», но видимо и эта зона была не совсем одинаковой – про начальство и его житье пацан говорил с явной завистью. То же получалось и с теми же дально боями, как он называл не водителей грузовиков, а группы, работавшие на большом удалении от базы, в частности и тех, кто сопровождал конвои.
А вот то место, проход из которого в «чистую зону» как раз и преграждал охраняемый им шлагбаум пацан презрительно величал отстойником, помойкой и всяко разно. В общем Ирка с ним была согласна. Как она поняла – тут жили всякие мутные и непроверенные личности, никудышники, сброд и человеческий мусор.
В самом начале Беды тут был развернут временный лагерь для эвакуированных, куда собирали всех выживших, но те, кто представлял из себя мало—мальскую ценность, имел голову и желание выжить довольно быстро эту зону покидали, а тут оставался отстой. По инерции их бесплатно подкармливали, благо в самом начале мародерка носила лихорадочный и хаотический характер, вот и нагребли всякой дряни, которую девать было некуда, а употреблять не хотелось, потому шла всякая соевая тушенка и просроченная жратва на прокорм обитателей отстойника.
Перспективы у отстойниковских жителей были самыми невнятными, но пока хватало соевой тушенки ни у кого не было каких—либо планов что—то менять, не до того было. Ирка осторожно поинтересовалась – а как либо вмешиваются люди из «чистой зоны» в жизнь отстойника. Оказалось, что крайне мало, что там делается мало кого волнует. Хотя была с пару недель серьезная поножовщина, так пришлось гоняться по помойке за парой обратившихся зомби, а зачинщиков резни показательно грохнули, даже и суд вроде был какой—то. Довольно длинный – минут пятнадцать разбирались.
Тут паренька явился менять старый гриб с сизым бугристым носом, паренек радостно отдал ему повязку и ушмыгнул, только его и видели. Гриб продолжать разговор категорически не захотел, посмотрел презрительно на раздрызганные Иркины кроссовки и демонстративно задремал, сидя на принесенной с собой табуретке.
Мда, неласково тут в Ржеве получается… Или это не сам Ржев еще? Отстойник явно находился в старой советской промзоне, видно было, что тут раньше народу жило больше, но сейчас жилой можно было назвать только ту часть, что примыкала к КПП – несколько десятков стройвагончиков, каких—то балков, частью явно не жилых уже, но когда—то наскоро приспособленных для жилья.
