Задние шеренги не успели ничего понять, да и команд не было, и по инерции, словно поезд на обвалившемся мосту, задние разделили судьбу передних. Все с оружием оказались на глубине до двух метров, мушкеты и пистолеты «хлебнули воды», порох сразу промок, одежда вмиг набухла и стала пудовой.
Многие, особенно те, кто не бросил оружия в этой дурацкой промоине, захлебнулись тут же в образовавшейся куче мале. Остальных приняли на картечь батарейцы Толбухина и тут же пехотинцы взяли вылезающих на берег ошеломленных шведов в штыки.
Разгром был моментальный, нелепый и полный. Доблестных, тех кто вылез на русский берег – перебили, закололи штыками, растерявшихся – тех кто побежал назад, к шлюпкам, стреляли в спины.
Да и разозленный адмирал шведской эскадры, получивший неприятное ранение в ходе артиллерийской перестрелки поутру, страдавший от боли, неудачи и позора, велел расстреливать трусов. Под перекрестным огнем первые добежавшие до шлюпок, рванули прочь, не дожидаясь раненых и отсталых.
Остальные попали в плен или утонули, пытаясь добраться вплавь до кораблей. Противник, как изящно указано в донесении о бое «пришёл в полную конфузию».
Флот с позором отступил. Солдаты полков Гамонтова и Мякишина принялись собирать трофеи, считать убитых и вылавливать утонувших десантников. Данные, как обычно, расходятся – в донесении царю Петру учтено: «нашими солдатами выловлено из моря 330 шведов, побитых и потонувших; ныне ещё достали 90 тел; взято в плен семь офицеров и до 60 рядовых» По шведским источникам у них убитых оказалось 400, раненых 170, в плену 7 офицеров и 28 рядовых.
Потери русских были: 29 убитых и 51 раненый, считая и артиллеристов и пехотинцев.
Адмирал Крюйс, донося Государю Петру Первому о результатах боя, необычно для рапорта написал образно: «можно верить, что из бывших на лодках побито более половины. Памятен этот день будет шведам. Я тебе, Великому Государю, истинно сказываю, что неприятель от нас до сего времени ни одной кошки или собаки, не то что человека достал языком; а мы знаем всё, что у них делается. Взяты нами в плен три капитана; у одного 11 ран, у другого 7; четыре поручика и прапорщика. Сказывали, что во время двукратного боя на Толбухиной косе погибло да ранено до 1000 человек. Сам главнокомандующий свейский ранен. Среди трофей этого дня было 500 ружей, найденных на берегу и мели, которые были заряжены пулями, рассечёнными на четверо, и обвитыми конскими волосами, что значительно усиливало опасность раны».
Трофеи были очень кстати – среди гарнизона форта Кроншлота мушкетов не хватало половине.
Петр Первый и его приближенные о таком шведском конфузе узнали с удовольствием немалым, только дивились — остров почти двести лет был шведским, а про промоину ту шведы и не знали, да и разведку когда провели, не удосужились ее до берега продлить... А промоины той сажени две шириной и глубиной сажень. Ну вот такое водяное несуразие, прихоть течения.
Впрочем, сейчас у меня нет никакого желания потешаться над шведами, сам такой же, хоть и дешево отделался.
Ну, относительно дешево.
С мокрыми портками – неуютно. Вдвойне неуютно то, что я понятия не имею – дальше—то что делать? Поглядываю искоса на напарника. Вообще—то в самом начале знакомства вызвал он у меня резчайшую антипатию, больно уж выглядел этаким пендрючистым аристократом на ровном месте. Но теперь моя антипатия несколько усохла и выветрилась.
Ну, не так, чтобы очень, просто сильное глухое раздражение стало чуток послабее. Немного стыдно себе признаться в том, что когда к нам приехали минометчики, мне этот безногий даже уже стал почти симпатичен. До того момента, как он, не моргнув глазом, отправился перехватывать дорогу героической засадой.
Потянув и меня заодно.
У меня весь опыт устройства засады – только когда во время прохождения сборов в институте на военной кафедре, приказали мне для оживления скучного марша устроить засаду на колонну разморенных студентов. Взял я отделение, прихватили мы холостых патронов и отправились по возможности незаметно, срезая изгиб дороги.
Тут и оказалось, что устроить засаду – не просто, сборы проходили под Мурманском. А там сопки сплошные, заросшие чахлой мелкорослой, но густой растительностью, вот и устраивай засаду – с одной стороны распаханные поля и если мы устроимся в придорожной канаве, то отойти никак не сможем, чистое самоубийство, а если на сопке, то либо ничерта не видим дорогу, либо сидим на склоне за камешками и опять же нас увидят в момент…
Время поджимало, сели мы на склоне, ничего лучшего не придумав и обстреляли второй взвод, впереди которого переваливался замкомвзовда—два Андрюха Зайцев. Взвод радостно заорал, обрадовавшись хоть какому—то развлечению и попер на нас, разворачиваясь в цепь.
— Пиф—паф, ты убит! – грозно заявил добежавший до нас Зайцев. Ствол его калаша дымился – на радостях замок—2 выпустил все холостые, что у него были. Рядом радостно вопили его подчиненные.
— Сам ты пиф—паф! Причем трижды! – гордо ответил я вставая. И нас всех погнали на дорогу офицеры, продолжать марш. Но в общем радости у меня после этого не возникло – хреновая вышла засада. Положили бы нас там, будь оно все на самом деле. Тем более третий взвод ловко выкатился нам в бок и тыл, да.
Потому не шибко я мнил себя стратегом. А что за полководец этот калека – мне тоже не известно, во всяком случае с моей колокольни лезть вдвоем черт знает куда – глупость и все. Ну я то ладно – мне еще и то стыдно стало, что в общем я не блеснул, да и праздновать труса при том, что безногий калека берется выполнять задачу, а я…
— Слушай, а ты что так безоговорочно поперся сюда в засаду? – немного неожиданно спрашивает инвалид, продолжая тем не менее внимательно наблюдать за окрестностями.
— Это в смысле чего? – искренне удивляюсь я.
— В смысле картошки дров поджарить. Избыток героизма, или просто дурак? Не, я не для того, чтобы обидеть, мне просто интересно. Интересно откуда такие берутся.
— Ну уж если б кто говорил, так не ты – тихонько возмущаюсь я в ответ, поворачиваясь к нему. Он не замедляет посадить меня в галошу поглубже, показав пальцем понятный знак – нечего мне на него таращиться, мое дело вокруг смотреть.
— Я—то сначала подумал, что ты из Охотничьей команды, крутой как вареное яйцо и всякое такое… А ты лопух лопухом, балбес балбесом. Но вот как под монастырь подвести – так только от тебя и жди подвоха – со злым недоумением вдруг заявляет калека.
— Ты что белены объелся? Ты ж вроде старший, да еще и это… – так же злобно огрызаюсь я шепотом.
— Что еще и это? На мои ноги намекаешь? – еще злее шипит блондин.
— Ну да, и про них тоже. Ты ж вона уже частью чистый терминатор, тебе отстреленные части тела отстегнуть – раз плюнуть и опять в бой! Чего ты завелся—то? – сбавляю я немного градус накала, поняв, что хватанул лишнего.
— Собака ты плюшевая, свинья мохеровая, кабан шерстистый – странно ругается напарник, с которым сегодня меня судьба спарила.
