А ежели сюда нож впихнуть и на него стать? Вот так… и потихоньку… Нож выдерживает, тем более я на него не всем весом давлю, руками стараюсь тушку подтягивать… старанно, никаких сюрпризов на манер спиралей колючей проволоки на заборе нет. И запаха трупного тут тоже не чуется. Тихонько прибором посмотреть – что там за забором? Двор. Пустой. Конуры нет. Собаки не лают. Ну с богом! С каким это богом, я же неверующий? Впрочем, это я уже думаю, сползая по ту сторону забора. Присел. Тихо. Пистолет в руке.
— Я во дворе. Лезу через гараж.
— Удачи!
Так. Учили один глаз зажмурить, когда в помещение лезешь. Жмурю левый. Тихо тяну дверь в гараж – надо ж – не заперта! Проскальзываю в дверь, как скользкая минога, как кусок мыла, как... все, я уже в гараже.
В гараже пусто, верстак, полено какое—то у дальней стенки, корыто с водой… Так, теперь к двери – вон та дверь как раз в дом ведет. Добираюсь до нее, тихо открываю, краем глаза вижу, что полено вдруг задвигалось, странно знакомое такое полено, но успеваю закрыть дверь за собой. Полено шуршит по двери.
Ну с другой стороны и не такое видали. Ну, держат люди у себя в гараже крокодила. Небольшого, метра полтора. Ну и наплевать, даже если это зомбокрокодил. Сейчас меня эти звероящеры никак не интересуют, тем более, что в холле первого этажа я натыкаюсь на пожилую тетку, которая на меня вылупилась круглыми глазами в полном удивлении. Успеваю одновременно и пистолетом пригрозить и палец к губам своим поднести. Тетка уже сидит прямо на полу, дико на меня смотрит.
Присаживаюсь рядом, чтобы видеть холл и лестницу на второй этаж, очень тихо спрашиваю бабу:
— Сколько людей в доме? Только тихо!
Она молчит. Легонько тычу толстой трубой глушителя ее в бок. Повторяю вопрос.
— Живых я да хозяева новые. А вы кто? – тихим, к счастью, шепотом отвечает она.
— Медслужба Кронштадтской базы. Собираемся тут санбат развернуть.
— А в Ропше что? – спрашивает она.
— Заканчивается очистка от людоедов. Многие нам помогают из местных – заявляю я не моргнув глазом. Она вроде верит, кивает головой. Вроде обрадовалась.
— Хозяева где?
— В угловой комнате. Только…
— Что? – улавливаю я недосказанность.
— Вон в той комнате – неживые. Четверо.
— Это старые хозяева? – зачем—то спрашиваю я.
— Нет, прошлые слуги… — тихо говорит тетка и вдруг беззвучно начинает плкать – слезы так и катятся. Сопереживать мне ей некогда, потому я киваю сочувственно и спрашиваю:
— Эта дверь куда?
— В чулан – говорит она, не переставая плакать.
— Вы давайте ка туда! Сейчас тут пальба будет, не ровен час заденут.
— Если вы не справитесь – мне конец. Не пойду – вдруг упирается баба.
— Все слышали? – вопрошаю я напарника, для солидности именуя его на «вы».
— Подтверждаю. Гражданских – убрать – доносится из гарнитуры.
— Сейчас будет штурм, так что не спорьте. Могу стукнуть вас по голове, если это вас успокоит – как можно более дружелюбно говорю бабе. Впрочем видно придется стучать по голове, если не сгласится. На мое счастье она сдается.
Чулан маленький, захламлен всякой фигней, вроде как телефонов и раций в нем нет, потому запускаю туда бабу и щелкаю засовчиком. Не дело у себя всяких мутных при зачистке за спиной оставлять… Она конечно может заорать и все такое, но все—таки я ее запер. Теперь по лестнице наверх. Ага, в этой комнате – если баба не соврала – неживые слуги. А в этой – живые хозяева. Тихо поднимаюсь на последние ступеньки. Так, а теперь—то что делать?
Учили. Что надо одной рукой держать пистоль, другой открыть дверь – ручка здесь богатая, необычная, но как открывается мне понятно. И потом в комнату на полусогнутых и вбок. Света там должно быть больше, чем в холле – на втором этаже не щиты на окнах а решетки. Но потянувшись к ручке левой рукой замираю – вроде как по ту сторону какое—то шевеление. Шаги, что ли? Баба двери перепутала? Или я перепутал – и тут например четверо зомби. Или живые? Стоят, слушают моё шуршание и ждут. Держа дверь на мушке?
Желание смотаться вниз становится очень сильным. Просто вот доминантным. И еще я чувствую себя дураком полнейшим. Единственно, что меня сюда загнало – весьма нелепый приказ. Даже два дурацких приказа – один от Павла Александровича, который мне в общем—то не командир, а другой от инвалида.
Он мне тоже никто и звать его никак… И какого собственно хрена мне тут надо? Мне тут ничего не надо и бы с удовольствием переместился бы силой мысли в Кронштадт к Надьке, а если б еще и сменить мокрые грязные шмотки на сухое… Да еще и пообедать!
И катись оно все ежом, в конце концов за сегодня я убедился, что вояка я никакой, просто ребята меня прикрывали всегда, вот я и мог гордиться, а на деле—то сегодня вылезло, что я скорее багаж, обуза, обоз… И место в больнице мне давно готово… и стыд глаза не ест, в конце—то концов… Или ест? И… И хватит праздновать труса, будь оно неладно все!
Ручка мягко поворачивается до того, как я беру ее рукой. Дверь беззвучно открывается и мне кажется, что мы одинаково удивляемся – я и парень моего возраста, открывший дверь. Не, я удивился все же меньше – он не успевает ничего сделать, а я уже дважды влепил в него пули, звонко бамкнувшие ему в грудь.
Его отшатывает назад, а до меня доходит, что я не причинил ему вреда, такой звук нам еще Николаич показывал – так бумкают пули в пластины тяжелого бронежилета. На парне броник есть – а вот на мне нет нифига, кроме грязной, перемазанной в земле и мягком битуме одежонки.
А еще у парня в руках ружье – здоровенный автоматический дробовик, дорогущий и с очень надежным и точным боем, это—то я теперь с закрытыми глазами определю, натаскали охотнички. Медленно, как в дурацком режиме сло—мо этот дробовик разворачивается стволом в мою сторону.
А я так же медленно пытаюсь двигать в другую и давлю раз за разом на спуск и это такое дикое напряжение всех мышц, включая всякую, не очень нужную обычно мелочь, вроде мышц, двигающих ушные раковины, и мышц, поднимающих яички… Вот у меня черт его дери, все напряжено до звона и выстрелы из ПБ идут не так, как всегда, а с громадными временными промежутками, я стараюсь попасть ниже бронежилета, наконец кроме треска куда—то впившихся не туда совершенно пуль, оказывается один звучный чвяк, но чертов парень переносит удар пули как древний спартанец, рядом со мной пролетает что—то, чем был заряжен патрон ружья, грохот выстрела обвально глушит нас обоих, но я и сам не заметил как успел схватиться свободной рукой за его ружье и не даю ему в теснотище этой влепить в меня заряд – а он старается, раз за разом вверх лупят его выстрелы и все же он с каждым разом ниже и ниже гнет ствол, сильный, сволочь.
А у меня за всем этим как—то очень неожиданно кончились патроны. Теперь тяжеленный пистолет, висящий на запястье стал пустым куском железа… Тут парень очень больно бьет меня по ноге своим ботинком… словно медный водолазный ботинок, так больно, аж искры из глаз как на Новый год!
