Беседу провел быстро, но толком не узнал ничего конкретного. Быстрый обыск ничего особенного не дал, женских шмоток кучи, меховых вещей полно, обуви. Как у голливудской звезды после месячного запойного шоппинга, но все это не то, что мне нужно. По дороге снял без особой проблемы двенадцать перстней с рук девахи, все они соскочили с тонких восковых пальчиков легко, только темноватый тонкий перстенек из не гармонировавшего с роскошными перстнями серебра, на пальчике сидел плотно. Я его и оставил. Так и доложился инвалиду, ссыпав перед ним на стол половину из драгоценностей.
— Значит машину взяла некая Нелли? – уточнил калека.
— Да. Жып утром взяла, как раз перед стрельбой. Обычно приезжала вечером – эти—то покойные домоседы были. Патроны нашел только к дробовику, да к пистолетам.
— Что ж, тогда ждем. Наши скоро будут. Жалко, что тетеха не знает, куда они драпать собирались. Про пугалки спросил? Ну эти, ультразвуки?
— А ей запрещали от дома отходить – так что вроде как не в курсе. Может я пойду угомоню этих зомбаков? Ну эти. Проштрафившиеся слуги? Мне с ними в одном доме как—то неуютно. Тетка говорит – сама их боится, а вот хозяйка их того, шугала.
— Зомбаков? Чем интересно?
— Ну, тетка говорит – стимул у хозяйки был – поясняю я, не очень впрочем понимая – что в данном случае значит слово стимул. Ослов погоняли в Риме острой палкой, так ее и называли. Сейчас ослов стимулируют иначе.
— На девахе какие—нибудь электронные вещуги были? – уточняет блондин.
— Нет, никаких девайсов не было. Точно.
— Ладно, пошли глянем на этих зомби – решает красавец.
Загадка разрешается очень быстро – на легком столике у двери комнатки с запертыми мертвяками лежит довольно длинный жезл. Или палка? В общем мне его хочется назвать стрекалом для скота – в игре про «Фаллаут» как раз такое было у рабовладельцев. К холодному оружию относилось. Беру стимул в руку, нажимаю кнопку. Жезл тихо трещит электрическими разрядами.
— На шокер похоже – замечает снизу инвалид, внимательно наблюдающий за моими действиями.
— Шокеры на зомбов не действуют – напоминаю я ему.
— В курсе. Ну, открывай дверь, я страхую.
Дверь открывается и на меня вываливается смесь духов и ацетона с легким привкусом падали. В полупустой комнате четыре человека. Бывших человека. Они чистые, без кровищи, сразу отмечаю на одном ярко—оранжевый комбинезон, другая фигурка – очень изящная – в дурацком наряде французской горничной. Совершенно непроизвольно трещу стрекалом. Зомби как—то испуганно начинают неуверенно, но поспешно, двигаться от меня подальше. Это сильно удивляет.
— Ишь, ученые уже – замечает блондин.
— Ну значит так подобрали параметры тока, что он сильно не нравится зомбакам. И видишь – выработали условный рефлекс. Они уже звука боятся.
Трещу опять. Зомби кучкуются в дальнем от двери углу. Определенно им не хочется нападать…
— Неплохо. Я еще удивился, что у этого козла за расчеты и записи на компе. Полезная штука, получается. Ребята толковали, что у Волховской ГЭС заграждения электрические выставлены и зомбаки не лезут туда, а тут еще проще можно оказывается. А хозяев этих сраных я бы еще раз убил, такую девчонку угробили, суки – говорит блондин, глядя на длинноногую, красивую и в смерти девушку в нелепом наряде горничной – фартучек, умопомрачительно короткая юбка, наколка на почти не растрепанной прическе.
— Может не будем их кончать? – спрашиваю я напарника.
— С чего бы? Горняшка понравилась? –спрашивает красавец. Глядя при этом куда—то в сторону. Я кошу туда глазом – куча какого—то хлама в углу.
— Нет, но показать такой результат стоит кому—нибудь из некролаборатории.
— Как скажешь. Потрещи еще и аккуратно глянь – что в двух цинках – в мусорной куче – предлагает напарник.
Одна жестянка пустая – несколько конфетных фантиков и все, а вот во второй гремят, перекатываясь винтовочные мосинские патроны – их немного, меньше сотни, но нам это очень к месту. К сожалению больше в куче хлама нет ничего интересного, я зря ворошу ее берцем. Молоденькая горничная тем временем начинает по стеночке тихо приближаться к нам. Но стоит только опять протрещать стимулом – она тут же покорно отступает.
Выбираемся из комнаты, запираем дверь. Тащу в компьютерную цинк с громыхающими в нем в такт шагам патронами. Отмечаю некую странность – впервые при мне зомби нормально ходит на каблуках – сколько до того видел – все либо ковыляли не пойми как, либо были босы, либо каблуки обломаны. Впрочем и живые—то женщины и девушки в массе своей на каблуках ходить не умеют – что сразу заметно и щиколотки вихляются и сутулятся дамы и идут неуверенно, на полусогнутых в коленках ножках…
— Твари – глухо говорит блондин, сбивая меня с мыслей. Хотя и мысли—то прямо сказать – так себе были.
— Обычные зомби – пожимаю я плечами. Патроны раздраженно брякают в цинке.
— Не про них. Про этих сраных сектантов. Моя старшенькая когда вырастет – такой же красавицей станет. Как подумаю, что ее кто—то вот так просто развлечения ради…
— Мир несправедлив – брякаю я вместе с патронами банальную очевидность.
— Я когда ноги потерял, всерьез решил с собой кончить – неожиданно признается калека. Молчу, жду, что еще скажет. Но он тоже молчит, так же молча забирает цинк, начинает добивать патронами оставшуюся ленту. В конце концов молчать уже не вежливо, приходится в соответствии с деонтологией все же проявить заинтересованность.
Потому спрашиваю, что ему помешало выполнить задуманное, с виду он не производит впечатление робкого субьекта.
— Жена с дочкой. И друзья. Тяжело было – как никогда раньше. Я был уверен, что уйдет от меня. Она у меня красавица – пояснил мне калека и продолжил – а она не ушла. Мне после этого стыдно стало. Я—то их бросить никак не мог. Ну а други помогли найти новую работу. Семью ж кормить надо.
— Ну это да. Тут главное, чтоб был якорь. Который в жизни держит. Ну и чтоб было ради кого жить. Это—то я знаю! Незадолго до Беды я своего однокашника встретил. Он еще похвастал, что в телевизоре его покажут, вот как раз на эту тему.
— Он что, тоже безногий? – хмыкает блондин, но явно заинтересованно.
— Не, он лекарь, у Федорова в клинике работал. Офтальмохирург. Вел прием – а к нему женщина заплаканная заходит. Глаза явно здоровы, непонятно что нужно. И оказывается, что у нее сын работал в поисковом отряде – собирали останки красноармейцев, ну и подорвался на немецкой минометке. Сам в общем виноват, но об этом говорить без толку.
— Это как— лопатой ткнул или наступил – уточняет калека. А я отмечаю про себя, что у него явно есть навык набивания ленты патронами.
— Нет. У них в отряде были несовершеннолетние шалопаи, закатили минометку в костер, а он как увидел – хотел ее из огня выкатить, да не успел. Только и заметил, что красный корпус мины мелкими трещинками моментально пошел, словно сеточкой покрылся – и все. Его не так чтоб сильно поранило, а вот глаза выхлестнуло непоправимо. А он художник, представляешь, да еще и успешный был. Ему без глаз – вилы. И жена тут же ушла. Вот он матери и заявил, что ему жить незачем, если видеть не будет. А парень упертый, что сказал – то и сделает. Ну а матери—то каково – вырастила одна красавца парня, все у него складывалось отлично – и такая катастрофа. Вот она и возила его по клиникам. А ответ везде одинаковый – зрение при таком поражении не восстановить. А сын в депрессии глубочайшей, жить не хочет. Мать его и привезла в Федоровскую клинику, как в последнюю инстанцию. И все врачу выложила. Самое кислое было то, что она сыну наплела семь бочек арестантов, сгоряча придумав по аналогии с зубным протезированием, что ему могут коронки поставить, а это дичь несусветная…
