Умеренность и согласие были вовсе не очевидны в изрядно политически расколотой нации. В «Клуб зеленой ленты», наверное, первое в человеческой истории политическое объединение, входили разные группы вигов, в том числе диссентеры, юристы и коммерсанты. Собрания клуба проходили в таверне «Голова короля» на углу Флит-стрит и Чансери-Лейн, там они обычно разрабатывали свою стратегию и согласовывали тактику. Как открытые сторонники Шафтсбери, члены клуба носили зеленые ленты и таким образом представляли себя как «партию». Они привычно выражали почтение к прерогативе короля, но зачастую говорили о своей ответственности перед «народом», нередко повторяя фразу salus populi suprema lex – «благо народа – высший закон». В сущности, это приведет к политической революции, хотя и без кровопролития очередной гражданской войны.
Карл понимал, что, если его противникам удастся избавиться от Якова, следующей жертвой неизбежно станет он сам. Его вынудили вступить в борьбу за выживание. Противники короля считали, что при возрастающем давлении он в конце концов уступит и отлучит своего брата от трона. Многие теперь видели следующего наследника престола в незаконном сыне короля, протестанте герцоге Монмуте. Шафтсбери даже утверждал, что Карл притворяется, что он против исключения, а сам только и ждет, чтоб его «заставили» согласиться на наследование трона его родным сыном. В самом деле, Карл был невысокого мнения о своем брате. Когда Яков предостерегал его от прогулок в Сент-Джеймсском парке без охраны, Карл ответил тому: «Уверен, что ни один человек в Англии не посягнет на мою жизнь хотя бы затем, чтоб не сделать королем тебя». Однако было маловероятно, что Карл откажет Якову в законном праве наследовать.
Французский посол отмечал, что король «ведет себя столь скрытно и непонятно, что даже самые проницательные наблюдатели теряются в догадках. Он имеет тайные сговоры и контакты со всеми группировками, а те, кто больше других возражает ему, тешат себя надеждой, что переманят его на свою сторону». Посол, вероятно, переоценивал хитрость Карла: очень может быть, он просто переходил от одной сиюминутной выгоды к другой.
Герцог Монмут, протестантский кандидат на престол, вскоре покрыл себя славой или по меньшей мере кровью. Неподалеку от города Сент-Эндрюс банда ковенантеров вытащила из кареты примаса Шотландии, архиепископа Шарпа, и заколола его насмерть на глазах у дочери; затем они разгромили посланный за ними эскадрон роялистов. Тогда на север отправили Монмута с большой армией, и возле Босуэлл-Бридж он наказал ковенантеров. Последующее усмирение этих энтузиастов получило название «время убийств». Монмут стал героем дня, и его стремление к трону заметно усилилось. В качестве протестанта он был предпочтительным кандидатом для Шафтсбери, и Яков с тревогой наблюдал из ссылки в Брюсселе, как растет расположение короля к своему внебрачному сыну.
Несколькими месяцами ранее Карл подписал документ, в котором удостоверял, что «во избежание каких-либо споров впоследствии относительно наследования престола я объявляю перед Всемогущим Господом, что никогда не обещал жениться и не вступал в брак ни с какой женщиной, кроме моей ныне живущей жены королевы Екатерины». Таким образом он заявил миру, что Монмут не был законным наследником, но король прекрасно умел лгать.
Когда Монмут возвратился в Лондон, люди собрались на улицах, жгли праздничные костры и пили за его здоровье. Многие считали его защитником протестантской веры и, как первого побочного сына Карла II, истинным наследником трона. Несмотря на возражения короля, говорили, что существует тщательно спрятанный «черный ящик», в котором хранится брачный контракт Карла и Люси Уолтерс. Люси Уолтерс была одной из первых любовниц короля во время ссылки на континенте и стала матерью Монмута. Монмут был хорош собой и обаятелен, во всех отношениях королевский отпрыск. Во время путешествий по королевству ему всегда оказывали такие же почести, как и его отцу. Куда бы он ни отправлялся, его сопровождали толпы слуг и обожателей. Он был, по словам Маколея, «самым популярным человеком в королевстве». Неудивительно, что он стал задумываться о короне. На щите его герба, поделенном на четыре части, были изображены английские львы и французские лилии как символ его устремлений. Он даже начал лечить золотуху наложением рук.
В июле 1679 года король решил превратить перерыв в работе парламента в полноценный роспуск, ожидая новых общих выборов: он был уверен, что общественное мнение развернулось в его сторону. И действительно, теперь появилось много людей, кто ставил под сомнение здравый смысл и лояльность Шафтсбери в бесконечном преследовании герцога Йоркского. Тем не менее в избирательной кампании летом того года партия вигов, как мы можем уже теперь их называть, рьяно выступала против наследника-католика. Когда сочли, что духовенство Эссекса склоняется к интересам двора, священников начали величать «молчаливыми собаками… иезуитскими псами… потайными фонарями… служителями Баала… чинушами и злодеями… черной стражей… черным полком ада!». Тори, в свою очередь, отторгали вигов как «сброд» вероломных и грязных мятежников. Обе стороны составляли списки, помечая имена словами «подлый» и «достойный». Сэр Ральф Верней, который вскоре станет членом парламента, отметил, что «из-за выборов разгорелась большая вражда в наших Чилтернских холмах и в нашем Вейле, да и, полагаю, во всей Англии».
Но затем проблема наследования обострилась. В конце августа король серьезно заболел, два-три дня он находился на грани смерти. Из Брюсселя вызвали Якова, чтобы он находился рядом с братом и, возможно, принял корону; он приехал в Англию, прикрывшись для маскировки черным париком. Тем временем сторонники Монмута начали интриговать в его интересах. С политической точки зрения нация находилась в замешательстве.
43. «А может, лучше в “Петухе”?»
12 января 1675 года в Лондоне имела место такая беседа. Разговор идет якобы о фарфоре, эта новинка тогда вызывала в городе большой ажиотаж. Леди Фиджет желает получить что-то интересное от своего близкого приятеля: «Он прекрасно разбирается в фарфоре, у него хорошая коллекция, но он не позволит мне ее посмотреть, пока я хорошенько не попрошу». Фамилия джентльмена Хорнер, и его близость к леди Фиджет беспокоит ее мужа.
Сэр Джеспер. Жена! Миледи Фиджет! Он идет к тебе с черного хода!
Леди Фиджет. Да пусть идет – и добро пожаловать! – с любой стороны.
Сэр Джеспер. Вот увидишь, он поприжмет тебя и обойдется жестко, уж больно он для тебя могуч.
Леди Фиджет. Не утруждай себя, пусть попробует, если сможет.
Хорнера, задержавшегося в спальне с леди Фиджет, чуть позже спрашивают, не осталось ли у него еще фарфора.
Хорнер. Клянусь честью, у меня теперь ничего нет.
Миссис Скуимиш. Ну конечно, вы и раньше отказывали в фарфоре, но от меня так просто не отделаешься. Идемте.
Хорнер. Эта дама забрала последнее.
Леди Фиджет. Мадам, я уверена, у него точно ничего не осталось.
Миссис Скуимиш. А может, вы до чего-то не добрались.
Леди Фиджет. Что, вы думаете, я бы что-то просмотрела? Нам, порядочным женщинам, всегда не хватает фарфора.
