С такими вестями сэр Фрэнсис Коттингтон возвратился в Англию. «Мои милые мальчики, – писал Яков, – ваше письмо, переданное Коттингтоном, ранило меня в самое сердце. Боюсь, оно сильно сократит мои дни; и меня все больше беспокоит, что я не знаю, как ответить на ожидания людей в нашей стране и что сказать Тайному совету… Увы, теперь я, как никогда, мучительно раскаиваюсь, что позволил вам уехать». На самом деле он больше волновался о своем сыне, чем об изменениях в политике, которых потребовала «хунта». Один свидетель заметил, что «король сейчас совершенно потрясен». «Как вы думаете, – спросил он одного из придворных, – я когда-нибудь еще увижу принца?» И зарыдал.
Сам принц увяз в колебаниях. Ему сказали, что период между бракосочетанием и отъездом инфанты в Англию можно сократить до шести месяцев. На аудиенции Филиппа IV 7 июля Карл согласился с условиями испанцев. «Я решил, – заявил он, – всем сердцем принять, что мне предложили: и пункты относительно религии, и те, в которых говорится о необходимым гарантиях». Несколькими днями ранее он делал заявления совершенно противоположного смысла.
Яков прекрасно знал, что парламент никогда не пойдет на постоянное освобождение английских католиков от преследования; но он боялся, что если не подпишет соглашения, на котором настаивала «хунта», то его сыну не позволят покинуть Мадрид. Король собрал членов своего Тайного совета и стал умолять их дать клятву поддержать испанские условия. Понимая важность отстаивания королевской власти и испугавшись перспективы, что наследника престола возьмут под стражу в испанской столице, Совет очень неохотно согласился дать клятвенное обещание поддержки.
Решение короля, принятое в смятении и тревоге, пожалуй, нельзя назвать мудрым. Оно показало английским католикам, что в обеспечении своей безопасности они должны полагаться на иностранную державу, и дало понять английскому народу, что Яков хочет договориться с Испанией вопреки несомненным желаниям парламента. На многие годы вперед Римско-католическая церковь стала отождествляться с презрением к принципу господства права. Многие считали, что, пока принца держат в Испании, Филипп может вымогать все, что пожелает. Джон Чемберлен писал: «Увы, наши руки связаны отсутствием нашего самого ценного сокровища». Широко отмечалось, что в королевской часовне снова установили распятие, некогда символ папизма. В Сент-Джеймсском дворце даже стали строить еще одну часовню к грядущему приезду инфанты. Мать Бекингема обратилась в католичество. Когда архиепископ Кентерберийский сказал королю, что терпимость к католикам запрещают «законы и привилегии королевства», Яков, говорят, «резко выругался и спросил, как же иначе он должен вернуть сына домой». Через две недели после описанной беседы, 25 июля 1623 года, Карл и Филипп подписали брачный договор. Яков отправил сыну ювелирные изделия большой цены в качестве подарка для будущей жены. Когда принц попросил прислать ему еще и лошадей, король ответил, что государственная казна сейчас пуста.
Тем не менее после всей этой интриги и взаимных обид свадьба все же не состоялась. Принц снова передумал. Его чувство к инфанте постепенно вытеснило возмущение отношением к нему испанцев; испанский король и его придворные бесконечно увиливали от вопроса об отъезде Марии Анны. К его спутнику Бекингему относились с плохо скрываемой неприязнью. 28 августа Карл связал себя обязательством жениться, но уже принял решение покинуть Мадрид без инфанты. Через три недели принц с Бекингемом отплыли из испанского порта Сантандер в Англию. Известие о том, что 5 октября они сошли на берег в Портсмуте, вызвало всеобщую радость: благословенный принц спасся из пасти дракона. Он избежал уловок католической шлюхи. Испания больше не сможет управлять советниками короля. Когда Карл переправился через Темзу, его приветствовали колокольным звоном; богатые люди выставили на улицах столы с едой и вином; должников выпустили из тюрем, а преступникам отменили смертную казнь. День был дождливый и ветреный, тем не менее один современник насчитал 335 костров между Уайтхоллом и воротами на границе лондонского Сити Темпл-Бар; 108 костров горело только между собором Святого Павла и Лондонским мостом. Одна баллада того времени задавала тон:
У католического короля была сестра, маленькая юная штучка
По имени донна Мария,
Наш принц отправился в Испанию, чтобы добыть ее любовь,
И все же, по счастью, упустил католичку
[16].
Произведение покороче тоже носилось по улицам:
На октября день пятый
Пошла измена на попятную
[17].
Два всадника прямо из Лондона поскакали в королевский охотничий домик в Ройстоне, где король, сын и фаворит залились слезами. Однако не все было спокойно в счастливом семействе. Бекингем, былой поборник Испании, теперь впадал в бешенство от всего испанского; неуважение к нему в Мадриде стало известно всем. Один испанский придворный, говоря о Бекингеме, заявил: «Мы бы скорее бросили инфанту головой вниз в колодец, чем отдали ему в руки». Карл был столь же раздосадован отношением к нему при испанском дворе; испанцы не давали ему общаться с невестой и считали за дурака. «Я готов, – сказал он отцу, – завоевать Испанию, если ты позволишь мне начать войну». Обдуманная, пусть и не всегда хорошо осуществляемая политика, которую Яков проводил двадцать лет, сразу пошла бы прахом.
Тем не менее Карл извлек в Мадриде несколько полезных уроков. На него произвели сильное впечатление испанский церемониал и соблюдение правил этикета, которые подчеркивали божественность, окружавшую короля. Он также стал поклонником живописи, которую коллекционировала испанская королевская семья, и привез с собой в Англию работы Тициана и Корреджо вместе с другими замечательными произведениями искусства. Во время его правления вкус двора в целом повысится, несмотря на то что некоторые из этих «веселых картинок», как называли картины, отдавали старой религией.
Широко распространенное предубеждение против католицизма поразительно ярко проявилось 26 октября 1623 года, когда обвалилась мансарда, пристроенная к французскому посольству возле Блэкфрайерс. Аббат читал проповедь пастве примерно в 400 человек, вдруг пол помещения разошелся, и люди попадали в «исповедальню» этажом ниже. Около 90 человек погибло, среди них восемь священников и пятнадцать «известных и высокопоставленных» людей. Несчастный случай был воспринят как видимый результат особого Божьего наказания папистов, и епископ Лондона отказался дать разрешение хоронить погибших на церковных кладбищах города. Кроме того, у резиденции французского посла собралась толпа, люди выкрикивали проклятия в адрес старой веры. На некоторых выживших напали с оскорблениями или забросали грязью и камнями.
Требования войны с Испанией становились все настойчивее. Положение протестантов в Европе стало хуже, чем оно было в течение многих десятилетий. Имперские войска насильно обращали в католичество население Богемии, а прежние подданные Фридриха в Пфальце страдали от гонений за веру. Поражение сил Кристиана Брауншвейгского, одного из последних еще воюющих протестантских лидеров, возвестило о верховенстве императора Священной Римской империи и его собрата Габсбурга Филиппа IV Испанского. Томас Гатакер, английский протестантский богослов, объявил: «Приближается смертный час. Мы – те, на кого падет конец света».
