Яков преодолел подагру, которая мучила его в начале года. Однако 5 марта 1625 года его поразила, как тогда называли, трехдневная лихорадка. Симптомы этой болезни – озноб, жар и обильный пот. Король боялся худшего, но отказался следовать советам медиков. Вместо того он понадеялся на горячий поссет из молока с алкоголем и пряностями, который порекомендовала от простуды мать Бекингема. Напиток, похоже, не принес облегчения. Пошли слухи, что она фактически отравила короля по наущению своего сына. Женщина пала на колени у постели Якова и попросила защиты от этих обвинений. «Отравила меня?» – испуганно спросил Яков и потерял сознание.
Теперь конец был совсем близко. 25 марта короля разбил паралич, который затронул лицо и челюсть. Сообщалось, что его язык так распух, что речь невозможно понять. Кроме того, Якова мучили постоянные приступы дизентерии, из-за которых он мок в собственных испражнениях. Через два дня король покинул этот мир. С прославленными лордами и прелатами королевства вокруг него и, согласно последующей хронике, «совсем без сильной боли или судорог dormivit Salomon (Соломон заснул)». В отличие от своих матери и сына Яков умер в собственной постели, а не на плахе, стоя на коленях. Хирурги, вскрыв тело, следов отравления не обнаружили. В письме того времени преподобный Джозеф Мид сообщал, что все жизненные органы короля были здоровы, «как и его голова, полностью заполненная мозгом; но кровь короля удивительным образом была испорчена меланхолией».
Смерть Якова не вызвала в народе особого волнения или скорби. Его внешняя политика полностью провалилась, отношения с парламентом были в лучшем случае натянутыми, финансы расстроены, а сексуальные скандалы его правления стали достоянием молвы. День погребения короля омрачила настолько скверная погода, что каждый очевидец процессии наблюдал лишь закрытые коляски и горящие факелы. Его уход встретили, пожалуй, с облегчением. Была вероятность, что новый король поведет протестантское дело более энергично и решительно. Сэр Джон Элиот писал, что «всеми овладело ощущение новой жизни».
Существовало и другое представление о правлении покойного короля. На заупокойной службе в Вестминстерском аббатстве 7 мая епископ Линкольнский Джон Уильямс прочитал проповедь, в которой высоко оценил деятельность Якова по руководству религиозной жизнью страны. Библия короля Якова – надежное свидетельство его успеха. Епископ также отметил, что «в стране ежедневно создаются новые производства, заметно увеличился экспорт товаров, мирно определились границы Шотландии…». Кроме того, при правлении Якова англичане добрались до Вирджинии и Новой Англии; английские торговцы посетили порты Африки, Азии и Америки. Конечно, главное достижение Якова – это мир, единственное условие жизни страны, которое король усердно старался сохранить. Один придворный, сэр Энтони Уэлдон, совсем не лестно отзывался о Якове, он считал его нерешительным и малодушным. Именно этот человек высказал мнение, что король был «самым ученым дураком во всем крещеном мире». Тем не менее он добавил к своему описанию одобрительное замечание, что «Яков жил в мире, умер в мире и оставил свое королевство в мирном состоянии». Сын короля не удостоится подобной эпитафии.
10. Интерлюдия
В начале 1625 года, когда отец еще страдал от подагры, Карл организовал, по словам венецианского посланника, «роскошное представление маски с большим количеством механизмов и великолепными декорациями». Принц и его товарищи танцевали до четырех утра, возможно, в предвкушении грядущего королевского блеска.
Маска была крупным церемониальным событием при дворе, маски устраивались один-два раза в год и стали отличительной чертой эпохи правления Стюартов. Группа аристократов выходила на специально построенную сцену в богато украшенных замысловатых костюмах, которые великолепно сочетались с искусно выполненными декорациями. Золотое символизировало совершенство, белое служило цветом верности, а синее представляло безграничные небеса; стыд обозначал малиновый, а вожделение – алый. При свете свечей особенно хорошо выглядели белый, розовый и цвет морской волны. Чтобы придать зрелищу яркости, применяли масляные лампы и свечи из отбеленного воска. По сути, в 1619 году огонь уничтожил старый Банкетинг-Хаус, когда вспыхнули «промасленная бумага» и другие горючие материалы, использовавшиеся при увеселении.
Единственным постановщиком и сценографом придворных масок был Иниго Джонс, и он привносил в эти творения всю изысканность своего таланта. В его оформлении театральных представлений торжествовали упорядоченность и правила присущего ему архитектурного стиля. Особую изобретательность Джонс проявлял в создании всяческих механических устройств для театральных эффектов, «машин», которые были чудом для того времени. «Если бы математики утеряли пропорцию, – говорили об одной из его постановок, – здесь они смогли бы ее найти». Иниго Джонс стремился к гармонии в спектакле так же, как в своей архитектуре он воплощал гармонию из камня.
Тексты масок обычно сочинял Бен Джонсон, который предпочитал облекать нравственные утверждения и чувства в благозвучные, тщательно проработанные стихи. Однако эти два человека не были настоящими партнерами, и Джонсон скоро устал от формы, в которой зрелище оказывалось важнее смысла. В стихотворении «Увещевание Иниго Джонсу» он горько сетует, что слова не имеют значения в этих «государственных представлениях».
О зрелища! Зрелища! Могучие зрелища!
Красноречие масок! Какая нужда в прозе,
Или стихах, или смысле, чтобы выразить бессмертие?
Вы – государственные представления!
[20]
Иниго Джонс и сам признавал, что эти маски были «не чем иным, как картинами с театральным освещением и движением».
Оформление сцены создавало иллюзию бесконечной перспективы, уводя короля и зрителей из реальности в идеализированный мир, где все находится на своем специально отведенном месте. Построенная по законам перспективы сценография была для Англии совершенно новым словом в театральном деле, открывавшим незнакомые правила симметрии и порядка. Власть искусства представляла искусство власти. Маска разыгрывалась в правильном пространстве, в котором законы природы могли меняться и подчиняться королю, сидевшему в точке перспективы, откуда все прекрасно просматривалось. Только в его присутствии времена года могли чудесным образом переходить из одного в другое, деревья – танцевать, а цветы – превращаться в людей.
Это было великолепным дополнением к доктрине священного права королей, которую Яков утверждал в начале своего правления. Он сидел в центре зрительного зала, специально сконструированного таким образом, чтобы взгляд присутствующих падал на его величество не меньше, чем на само представление. Король уже написал в своем наставлении старшему сыну Basilikon Doron («Дар венценосцу»), что король «подобен находящемуся на сцене актеру, чьи жесты и малейшие действия с большим вниманием рассматривают все люди». Иниго Джонс тоже писал, что «в героической добродетели воплощается королевское величество, которое в этом отношении так же возвышается над обычными людьми, как они стоят выше животных».
