Положение самого преданного слуги короля по-прежнему оставалось нерешенным. При дворе уже ходили разговоры, что Страффорду придется рассчитывать на собственные заявления о невиновности, а если не получится, то на помилование парламента. Карл был не склонен сражаться за своего бывшего советника; король, по-видимому, понял, что только смерть Страффорда может стать прологом к желаемому примирению с народом. В конце месяца графу предъявили обвинения. Двадцать восемь отдельных статей, покрывающих четырнадцать последних лет его карьеры, заняли более двух сотен листов бумаги.
В начале февраля палата общин проголосовала за выделение 300 000 фунтов стерлингов шотландцам, назвав эти деньги «братской помощью». Нельзя было разобщать два народа, в данный момент они нуждались друг в друге ради противостояния с королем. Им также требовался «Трехгодичный акт», который гарантировал созыв парламента на регулярной основе. Этот закон наносил тяжкий удар по королевской прерогативе, и Карл очень не хотел его утверждать: его власть будет ограничена, а авторитет поставлен под сомнение. Тем не менее 16 февраля его убедили пойти на уступки в этом вопросе. Определенную роль сыграло напоминание, что в случае отказа он не получит никаких денег. Тогда король в старой нормандской манере объявил: Le roi le veut («Король этого желает»). Душу его разъедала ярость. Этот акт ставил его в зависимость от парламента и придавал собранию постоянный статус, чего никогда раньше не было. В Лондоне звонили колокола. Граф Лестер записал в своем цитатнике, что теперь «парламент как институт никогда не умирает и не прекращает свое существование со смертью короля, то есть королевская кончина не означает роспуска парламента, и совсем не похоже, что парламентарии устанут от своего бессмертия».
Уже пошли разговоры, что вот-вот появится новый Тайный совет, который будет отвечать желаниям как короля, так и палаты общин. Графу Бедфорду предстояло стать государственным казначеем, его помощнику в палате общин Джону Пиму – канцлером казначейства, а графу Бристолю – лордом – хранителем Малой печати. 19 февраля семь членов пуританской фракции назначили в тайные советники, в том числе виконта Сая и графов Эссекса и Бедфорда. Кларендон в своей «Истории» писал, что все они были «персонами, в тот момент настроенными очень хорошо к английскому и шотландскому народам… всех недолюбливали при дворе, а большинство из них находилось в явной немилости».
Король косвенно объявил себя человеком умеренных взглядов, готовым простить бывших врагов, а также скорректировать политику в свете предъявленных ему претензий. Однако в то же время ему удалось расколоть ряды оппозиции. Многие в парламенте не разделяли энтузиазма шотландских ковенантеров и не имели желания видеть, как английскую церковь будут изменять в угоду их требованиям; других уже начинали раздражать суммы, которые тратились на содержание шотландской армии в английских северных графствах. Если Карл смог бы добиться поддержки таких людей, он бы получил в парламенте опору для борьбы с оппозицией.
Компромисс с пуританами парламента в итоге не сложился. Король настаивал на том, что для получения государственных должностей, которые он им пообещал, они должны согласиться оставить епископов в палате лордов и сохранить жизнь Страффорду. Они, в свою очередь, требовали сначала провести назначение на должности. Большое урегулирование оказалось невозможным.
24 февраля Страффорда доставили из Тауэра в зал заседаний палаты лордов для дачи ответов на выдвинутые ему обвинения. С удивлением было замечено, что король занял свое место на троне, обозначив таким образом поддержку графу. Однако, когда Карл в конце концов удалился, лорды приняли решение, что слушание придется начать сначала. Страффорд защищался красноречиво и с остроумием, что ставило под большое сомнение исход судебного заседания. Через несколько дней поступило сообщение, что парламентские лидеры не знают, как вести это дело. Объявить Страффорда изменником не составляло труда, гораздо труднее было доказать обвинение в открытом слушании.
Суд над Страффордом открылся 22 марта. Его на барже доставили из Тауэра в Вестминстер-Холл. Он был драматически одет во все черное в качестве знака скорби, да и сам зал участники процесса стали называть «театром». Это был спектакль, который мог бы предвосхитить судьбу страны, поскольку обвиняемый сражался за собственную жизнь и дело короля. Переговоры, естественно, продолжались и за кулисами. Пуританские вельможи были готовы сохранить Страффорду жизнь, например если бы король согласился даровать им важнейшие государственные должности.
В первый день судебного заседания пэры заполнили места по обе стороны зала; с каждой стороны от пэров располагались места для членов палаты общин. Комиссия палаты лордов уже приняла решение, что не подобает королю лично присутствовать в суде, поэтому в северном конце импровизированного зала суда стоял пустой трон, а король с королевой на самом деле сидели позади трона, как в театральной ложе. Страффорду пришлось стоять на помосте в южном конце зала лицом к членам обеих палат парламента. Зрительный образ, задуманный Иниго Джонсом, создавал впечатление, будто один человек противостоит всем представителям страны. Зал был битком забит зрителями, которые сильно шумели и «грохотали». Один свидетель, Роберт Балли, отметил, что многие «открыто ели, причем не только сладости, но и хлеб с мясом, часто передавали друг другу бутылки с пивом и вином без всяких бокалов».
Когда Страффорду зачитали двадцать восемь статей обвинения, он улыбнулся: ему уже были ясны юридические сложности, стоящие перед обвинителями. Они пытались доказать измену, соединив несколько отдельных пунктов обвинения. В те времена говорили: вы с первого взгляда понимаете, высок человек или низок, нет необходимости измерять в дюймах. При предполагаемой измене Страффорда потребуется тщательно подсчитать каждый дюйм. По одному из пунктов Страффорд сказал: «Точка зрения может породить еретика, но что она может породить изменника, я до сих пор не слышал». Дни проходили за днями со свидетелями, допросами и спорами, в процессе которых Страффорд, казалось, наслаждался, превосходя в уме адвокатов обвинения; их, в свою очередь, считали напыщенными грубиянами.
Вскоре членам оппозиции стало понятно, что дело можно проиграть, и они начали подозревать, что большинство пэров в действительности тайно или открыто поддерживают Страффорда. Когда 10 апреля лорды разрешили объявить перерыв, чтобы обвиняемый мог просмотреть свои записи перед заключительной речью, общины яростно запротестовали. Они в ужасе повскакивали со своих мест. Некоторые из них, согласно парламентским протоколам Симондса Д’Эвеса, закричали: Withdraw! Withdraw! («Уходим!»), а другим послышалось Draw! Draw! («Оружие из ножен!»), и их руки потянулись к эфесам клинков в предчувствии боя. Эта путаница порадовала Страффорда до такой степени, что «он не смог скрыть своего восторга». Король, в ложе позади трона, смеялся в голос. Между двумя палатами парламента возникли разногласия.
Общины после обеда вернулись в свою палату, и в этот удобный момент всплыли подходящие записи, сделанные на предыдущем заседании Тайного совета. На этом Совете Страффорд сказал королю: «У вас есть армия в Ирландии, вы можете применить ее здесь для подавления этого королевства». Обвинители графа решили, что слово «королевство» означает скорее Англия, чем Шотландия, а это, конечно, было изменой. Палата общин с готовностью приняла их истолкование. Вспомнили Билль об опале, средневековый механизм, по которому обе палаты могут судить и приговаривать врага королевства без формальностей судебной процедуры. Кроме того, это был способ убедить лордов проголосовать за смерть Страффорда, не отягощаясь юридическими доказательствами.
