12 мая Страффорд отправился навстречу смерти на Тауэр-Хилл на глазах, как говорили, самой огромной массы народа, какая когда-либо собиралась в Англии. Толпа в 200 000 человек наблюдала за ним посреди всеобщего карнавала и праздника. Комендант Тауэра предложил ему доехать из тюрьмы до эшафота в экипаже, чтобы избежать народного гнева. Страффорд, как говорят, ответил: «Я не боюсь смотреть в лицо смерти, надеюсь, что люди тоже. Не беспокойтесь, что мне достанется: мне все равно, как я умру – от руки палача или от безумства и ярости народа». Он посмотрел в окно камеры, в которой находился Лод, и увидел, что архиепископ ожидает его. Граф попросил «помолиться и благословить», но клирик потерял сознание.
В речи с эшафота граф Страффорд провозгласил: «Я хочу, чтобы каждый человек положил руку себе на сердце и серьезно подумал, должно ли всенародное счастье начинаться с росписи кровью». Полчаса он молился на коленях, а потом лег на плаху. Потребовался один удар. Очевидцы побежали по улицам Лондона, размахивая шляпами и выкрикивая: «Голова слетела! Его голова слетела!» Несколько дней спустя архиепископ Лод в тюрьме заметил, что Страффорд служил «мягкому и милосердному государю, который не знал, как быть или сделаться великим».
21. Время перемен
Пока продолжался суд над Страффордом, палата общин, казалось, не понимала, как ей вести другие государственные дела. Парламент ничего не предпринимал, как говорили в то время, просто «толок воду в ступе». Один раз после вознесения молитвы члены палаты общин вдруг замолкли и только смотрели друг на друга: они не знали, за что приниматься. В другой раз, по сообщению современника, спикер поднялся и спросил, какой вопрос он должен поставить на рассмотрение, но ответа не последовало. Потеря инициативы в деле реформ стала одной из причин объявления в апреле государственного поста.
Однако смерть графа, похоже, дала толчок к дальнейшим действиям. Вид крови возбудил аппетит, и в июле парламентарии обсудили и согласовали целый ряд новых законодательных инициатив. Казалось, король стал совершенно не нужен для восстановления королевства. Ему предоставили привычный налог на объем и вес, но при условии, что все его предыдущие поборы были незаконными. Никаких новых денег королевскому двору нельзя было передавать без разрешения парламента. Самому парламенту, конечно, тоже требовались средства на расходы внутри страны и для выплаты шотландцам. Чтобы получить дополнительные доходы, на графства наложили новое ассигнование и ввели подушный налог.
Старые органы королевской власти были упразднены. Суд северных графств, церковный суд Высокой комиссии и Звездная палата – все исчезло. Корабельный налог осудили как противоречащий закону. Королевские лесные угодья признали в границах, определенных в двадцатый год правления Якова I. Роспуск Звездной палаты, в частности, снял последнюю преграду для публичных высказываний. Этот орган четыре года назад постановил, что нельзя издавать книги без специального разрешения; теперь закон был отменен. Еще до роспуска Звездной палаты аппетит к новостям удовлетворяли памфлеты и брошюры, которые передавались из рук в руки. Большинство из них предсказывали большие перемены в Церкви и государстве. В 1640 году вышло 900 таких публикаций, в 1641 году – 2000, а в 1642-м – 4000.
В этом десятилетии вдвое увеличилось количество типографий, но к ним присоединились, как было написано в одном сатирическом памфлете, «новые книготорговые заведения, конные книжные лавки и орущие книготорговцы». Разносчики книг и брошюр обычно выкрикивали: «Подходите купить новую книжку! Новая книжка, только поступила». Изобиловали брошюры с такими названиями, как «Обращение к парламенту», «Сон, или Новости из ада» и «Падение выжидающих поэтов». Больше не нужно было идти в книжные киоски у собора Святого Павла или здания Биржи, чтобы найти новостные листки. Их продавали на лондонских улицах. Лист большого формата стоил пенни, восьмистраничные брошюры – один-два пенса. Один комментатор высмеивал «двухпенсовые речи» Пима. Член конгрегации в Рэдвинтере графства Эссекс бросил в своего викария религиозной брошюрой со словами: «Вот для вас работа, почитайте». Смесь информации и слухов несли в себе пьесы, баллады, игральные карты, граффити, прошения и гравюры.
Ведущие члены палаты общин публиковали свои речи, которые, как написал в автобиографии пуританин Ричард Бакстер, «со рвением ругали по всей стране, что значительно усилило у людей предчувствие опасности». Сам король решил написать против этих «отравителей умов слабых подданных. Он поражался, чьими глазами они смотрят на вещи, чьими ушами слушают». Однако написания брошюр было недостаточно для благочестивых людей в парламенте. Распространялись также поучения главных проповедников. С церковных кафедр звучало множество заявлений и осуждений, однако кафедры служили и местом распространения новостей. Клирик мог разъяснять события дня или недели, комментировать их своей взволнованной пастве. Пресвитер Роберт Балли говорил, что «многие горести и мужчин, и женщин наполняют наши проповеди». Потом слова из церкви звучали при спорах в тавернах и магазинах, на улицах и рыночных площадях.
Тем не менее брошюры были не просто направлены против той или иной группировки, которая отвоевывала тогда свое место под солнцем. Они составляли часть решительного спора идей и идеалов политической и религиозной жизни. Каковы основы справедливой монархии? Действительно ли это древнее установление? Как связаны король, парламент и народ? Публикация и распространение таких представлений, по существу, помогали воспитывать и воодушевлять политический дух нации. Радикалы использовали печатные станки для внедрения собственных взглядов на Церковь и государство, заставив Джона Мильтона провозгласить, что Лондон стал «резиденцией свободы», а его жители «сидят у своих светильников, учась, обдумывая, исследуя новые идеи и понятия, чтобы с почтением и преданностью приближать реформацию».
Однако роялисты отбивались своими памфлетами. Ричард Картер в «Заклейменном схизматике» нападал на несогласных проповедников, которые даже и в то время собирали толпы у Вестминстера и в его окрестностях. «И вместо ортодоксальных священников они ставят всяких ремесленников – сапожников, портных и перчаточников… эти проповедники-ремесленники и несдержанные парни на своих кафедрах странно жестикулируют, трясут головой, руками и плечами так и эдак, сопят, пыхтят, скалят зубы и строят рожи». На улицах повторяли нескладные вирши:
Когда женщины проповедуют, а сапожники читают молитвы,
Злодеи в аду устраивают праздник
[35].
Церковные приходы Лондона на самом деле были переполнены диссентерами самого разного толка. В доме на Гоут-Элли, неподалеку от улицы Уайтскросс, устроилась одна сепаратистская конгрегация; люди приходили по двое или по трое, а один человек караулил у дверей, чтобы предупреждать о подходе чужих. Человек, выбранный проповедником, стоял в центре комнаты, остальные собирались вокруг него. Среди таких мирских проповедников были, согласно продаваемой на улицах политической сатире, «шляпник Грин, конюх Спенсер, пивовар Квартермайн и несколько других больших специалистов в новом виде разговорного ремесла, которое многие невежественные фаты называют проповедничеством».
