В этом самом крупном в истории сражении на английской земле полегло 4000 королевских солдат, его армия была разбита. В письме к родственнику Валентину Уолтону Кромвель написал о противнике, что «Господь дал их жнивьем под наши мечи». Принц Руперт, более с насмешкой, чем с восхищением, нарек победоносных командиров противника «железнобокими». Города Йорк и Ньюкасл сдались. Это была значительная победа для парламента, и именно она, если оглянуться назад, ознаменовала перелом в ходе гражданской войны.
Победа Кромвеля при Марстон-Муре подняла его авторитет в парламенте не меньше, чем на поле боя. Один из его самых известных противников, граф Кларендон, признал, что Кромвель обладает «сильным духом, поразительными осторожностью и прозорливостью, а также наиблагороднейшей твердостью». Он был решителен и бесстрашен – достойный противник для любого короля.
В свои юные годы Кромвель ничем не выделялся среди сверстников и, казалось, был вполне доволен, управляя хозяйством на юго-восточных землях Центральной Англии. Однажды он сказал о себе: «Рожденный джентльменом, я жил, не занимая значительного положения, но и не в полной безвестности». Он был одним из тех, кого называли «средним классом». Тем не менее, находясь в таком вполне завидном положении, он терзался суеверными страхами и в первые годы семейной жизни обращался к лондонскому психиатру, который записал в своем журнале посетителей, что Кромвель valde melancholicus; под этими словами доктор подразумевал, что его пациент был нервозен и депрессивен в крайней степени. Другой врач предположил, что он страдает ипохондрией и в состоянии стресса или нервного возбуждения будет время от времени болеть.
Религиозность Кромвеля была главной особенностью его натуры. Угнетенное состояние духа послужило питательной средой или катализатором для внезапного откровения (и мы не знаем, когда именно оно снизошло), что он один из «избранных». Ослепительный свет благодати Божией окружил его, и он преобразился. Кромвель писал своей кузине Элизабет Сент-Джон: «Я живу (вы знаете где) в Мешеке, который, говорят, символизирует «продление», в Кедаре, что означает «мрачность», но Господь еще не оставляет меня». Это отсылка к 120-му псалму: «Горе мне, что я пребываю у Мосоха, живу у шатров Кидарских». Аллюзии на библейские тексты и истинная набожность составляли основу веры Кромвеля.
Он знал, что был спасен милостью Божией, и уверенность в искуплении лежала за всеми его решениями; он безоговорочно верил в силу воли Божией управлять поступками людей. Он ждал и молился о знаке. Он писал: «Мы следуем за Господом, который указывает нам путь». Он искал божественного значения в происходящих вокруг него событиях и рассматривал все в контексте вечного бытия Бога. Поскольку он имел свое понимание того, что он называл «истинным знанием» и «вечной жизнью», его раздражали религиозные дебаты и доктринальные тонкости. Что они значат перед всеподавляющей силой Господа? Как-то Кромвель сказал: «Я скорее согласился бы, чтобы у нас разрешили магометанство, чем позволил бы хоть одному из детей Божиих терпеть гонения».
В первые годы в парламенте он не был особо успешным: его считали убедительным и страстным, но не изрядным оратором, иной раз его речь была нескладной и непривлекательной. Однако при его родственных связях в Вестминстере (пуританская партия в определенном смысле представляла собой широкий круг родственников) Кромвель настойчиво и неутомимо сражался за парламентское дело. Он умело работал в комитетах и тонко разбирался в человеческих характерах. При этом он утверждал, что старается не для собственного блага, а для дела, которое выбрал.
Кромвель отличался своеобразной внешностью. Лондонский доктор, у которого он консультировался, отметил, что у него на лице прыщи. На лбу и подбородке их замещали бородавки. Густые каштановые волосы Кромвель всегда носил длинными, выпущенными поверх воротника, у него были тонкие усы и пучок волос прямо под нижней губой. Нос был настолько выдающимся, что один из его офицеров, Артур Хейзелриг, однажды сказал ему: «Если вы обманете, я больше никогда не поверю человеку с большим носом». Глаза Кромвеля, серо-зеленого цвета, по словам Эндрю Марвелла, излучали «проницательную доброжелательность». Ростом он был почти 1,8 метра, и тело, согласно его камергеру, имел «хорошо сложенное и сильное». Кромвель был «вспыльчив», но отходчив, и «участлив… почти по-женски». В компании часто бурно веселился, проявляя склонность к грубому народному юмору. Случалось, что Кромвель, по словам Ричарда Бакстера, вел себя чересчур «оживленно, весело и деятельно, как с другими людьми бывает, когда они выпьют лишнюю кружку».
Кромвель, как и его противники-роялисты, страстно любил охоту с ловчими птицами и гончими собаками, увлеченно играл в шары. Он очень любил музыку. Его товарищ Балстроуд Уайтлок вспоминал, что «иногда он весело проводил время с нами и, забывая о своем высоком положении, вел себя совсем по-дружески, для развлечения мы обычно сочиняли стихи, и каждый должен был проявить фантазию. Как правило, он заказывал табак, трубки и свечу, время от времени сам брал табак, а потом снова погружался в свои серьезные большие дела».
В конце 1644 года его большое дело состояло в том, чтобы продолжать войну, пока король не капитулирует, однако эту цель не поддерживали другие командиры парламентской армии. В частности, граф Эссекс и граф Манчестер хотели каким-либо образом достичь компромисса с Карлом; поэтому некоторые и подозревали, что они не усердствуют в наступлениях. Манчестер часто повторял, что начать войну легко, но никто не может сказать, где она завершится. Он командовал Восточной ассоциацией, в состав которой входил генерал-лейтенант Кромвель, и стремление графа к урегулированию конфликта привело к полной потере доверия между ними. Манчестер особенно нетерпимо относился к сектантам, называл их «фанатиками» и причислял к ним самого Кромвеля.
На одном из заседаний военного совета произошел следующий диалог.
Манчестер. Пусть мы хоть девяносто и девять раз победим короля, он все равно король, и его потомки тоже будут королями; но, если король однажды победит нас, мы пойдем на виселицу, а наши дети станут рабами.
Кромвель. Милорд, если все обстоит таким образом, зачем мы вообще взялись за оружие? Значит, нам совсем не следует сражаться. Если так, давайте заключим мир на любых условиях.
Кромвель уже писал своему родственнику, что «некоторые люди в наших рядах чрезвычайно медлительны».
Конфликт между двумя военачальниками достиг апогея после безрезультатного сражения с королем при Ньюбери, где показалось, что Манчестер сознательно отвел свои войска. Считается, что он сказал одному из своих офицеров, который настаивал на немедленных действиях: «Вы кровожадный человек. Господь посылает нам мир, потому Бог никогда не помогает нам превращать наши победы в сокрушительные». Кромвель и прочие сочли, что Манчестер изменил общему делу.
Ближе к концу ноября Кромвель явился в палату общин, чтобы обвинить Манчестера: «затягивание всех действий» графом и его «уклонение от боев» исходят из нежелания вести войну «до полной победы». Соответственно, его верность делу находится под подозрением. Через три дня Манчестер нанес Кромвелю ответный удар в палате лордов и обвинил своего противника в нарушении субординации и клевете. Кромвеля осуждали за слова, что он предвкушает тот день, когда в Англии не останется аристократов. «Партия мира» с парламентской стороны рассматривала возможность обвинить Кромвеля в измене, но парламентариев убедили в неразумности такого шага. На улицах города обнаружили листовку с нападками на Эссекса и Манчестера со словами: «Увы, бедный парламент, тебя предали!»
