«Ареопагитика» была подготовлена к печати осенью 1644 года, через два-три месяца после победы Кромвеля при Марстон-Муре. Надежды индепендентов парили высоко, и сам Мильтон также поддался вдохновению момента. На титульном листе брошюры значилось:
AREOPAGITICA
A SPEECH OF MR JOHN MILTON
For the Liberty of UNLICENC’D PRINTING,
To the PARLIAMENT OF ENGLAND
[37].
Страстное выступление Мильтона за свободное выражение мнений, свободу мысли и сознания при построении нового мира стало мощным отрезвляющим средством для всех схоластов и доктринеров парламента, которые до некоторой степени захватили главенство с подписанием «Торжественной лиги и Ковенанта» с шотландцами в предыдущем году. Мильтон обрушился с критикой на невежд, большинство которых и составляли пресвитериане. Цензура и лицензирование, по мнению Мильтона, может «остановить ход истины». Народ Англии пострадает от такого закона, потому что «притупленная простота и ограниченность нашего знания» неизбежно приведут к «покорному единообразию» и «строгому внешнему формализму».
Мильтон настаивал, что «мы не должны уподоблять все знания нашей страны товарам, маркировать и лицензировать их, подобно тканям и тюкам с шерстью». Он вспоминал свое путешествие в Италию, где встречался с Галилео Галилеем, «состарившимся в тюрьме инквизиции». Если над Англией также должна сгуститься тишина единообразия, то «скоро станет бесспорным, что епископы и пресвитеры для нас суть одно и то же по имени и по существу». Что, если пресвитериане не лучше, чем церковь Лода с ее строгими предписаниями?
Чего же опасались цензоры и противники свободы? «Только тот, кто способен понимать и судить о пороке со всеми его приманками и мнимыми удовольствиями и тем не менее воздерживаться от него, отличать и предпочитать настоящее добро, – только тот есть истинный воин Христов. Я не могу воздавать хвалу той трусливой монашеской добродетели, которая бежит от испытаний и воодушевления, никогда не идет открыто навстречу врагу и незаметно уходит с земного поприща, где венок бессмертия нельзя получить иначе, как подвергаясь пыли и зною». Фразы Мильтона вздымаются, как набегающие на берег волны, а внутри эти волны бурлят поэзией. Предложения сложные, звучные и торжественные, но время от времени их стройность нарушают ирония и острое слово.
В «Ареопагитике» Мильтон обращается к гражданам с панегириком, который свидетельствует о чрезвычайной серьезности момента. «Лорды и общины Англии! Подумайте, к какому народу вы принадлежите и каким народом управляете: это не ленивая и тупая нация, a народ, обладающий живым, изобретательным и острым умом, способный создавать новое, тонко и сильно рассуждать, подниматься до высших ступеней человеческих способностей». Это великолепная дань интеллектуальным возможностям страны в период конфликта и разногласий. Мильтон считал Англию благословленной, как он говорил, «благоволением и любовью Неба». Именно эта вера придавала сил и оптимизма пуританскому делу.
Он пишет также, что маяк этого дела – Лондон. «Посмотрите теперь на этот огромный Город; Город-прибежище, дворец свободы, окруженный Его покровительством… Из мифического страха перед сектами и расколом мы вредим искренней и пламенной жажде знаний и разумения, которую Господь поселил в нашем Городе». Мильтон полагает, что нет ничего страшного в распространении схизматиков: все они – часть славы Божией.
Из всех писателей того времени Мильтон лучше других был способен воплотить значимость и решимость протестантства. В возвышенности его мыслей, в достоинстве и великолепии его величавых фраз мы можем прочувствовать неотъемлемое благородство той эпохи. «Мне представляется, что славный и могучий наш Народ поднимается, как сильный человек после сна, и сбрасывает с себя тяжкие оковы. Мне представляется, что он, будто орел, вновь молод и зорко видит при ярком свете полуденного солнца, очищая и усиливая свое давно помраченное зрение в самом источнике небесного сияния…»
В последующие годы, во время протектората, Мильтон служил у Кромвеля секретарем со знанием латинского языка. И в этой должности старался быть полезным пуританскому делу так же глубоко, как прежде. Тем не менее довольно скоро его постигло крушение иллюзий, а там последовали обиды и отчаяние. Как многих представителей его поколения, к концу правления Кромвеля и по возвращении короля Мильтона ждали невзгоды и одиночество, разочарование и скорбь.
29. Новая игра
В последние двенадцать месяцев войны события происходили весьма беспорядочно. Никто не знал, когда и как закончится эта война. У короля уже не оставалось ресурсов на крупные сражения. Он удерживал несколько городов, как, например, Бристоль и Вустер, однако его силы, по существу, ограничивались гарнизонами отдельных крепостей. Началась осадная война, войска парламента подходили к одному роялистскому оплоту за другим. Правила осады были хорошо известны всем участникам. После того как обороняющиеся дадут бой, на который способны, они могут требовать «переговоров» и обсуждать условия сдачи; если они капитулируют, им сохраняют жизнь. Если они отказываются сдаваться, то, скорее всего, происходит штурм и их уничтожают со всей жестокостью.
В эти тяжелые и кровавые времена появились отряды мужчин и женщин, готовые сопротивляться и дать бой любой из сторон, чтобы спасти свой район. Их называли «дубинниками» по оружию, которым они часто сражались. Например, фермеры и йомены графств Уилтшир и Дорсет еще раньше создали дозорные отряды, чтобы захватывать солдат на мародерстве и доставлять их в соответствующие лагеря для наказания. Они не знали, кто побеждает и кто проигрывает. Они не знали о сражениях при Нейзби и Ленгпорте. Они просто защищали свою жизнь и собственность.
Теперь сельские жители, вооруженные дубинами, серпами и косами, перешли в наступление. Они объединялись для охраны своих урожаев и сараев, заявляя следующее:
Если идете воровать и забирать наш скот,
Будьте уверены, мы дадим вам бой
[38].
Если дубинники и имели другое желание, то такое: чтобы обе стороны пришли к согласию и закончили войну. Выступления дубинников происходили в разных графствах, от Сассекса до Южного Уэльса, но особенно в тех районах, где, как сказал один из их предводителей, «сильнее… ощущались муки этой ненормальной междоусобной войны». У них отбирали деньги и продукты; к ним, не спрашивая согласия, ставили на постой солдат; местная власть зачастую переставала существовать. Они хотели возвращения к порядку и «привычным законам».
Неуравновешенное состояние страны, наверное, можно усмотреть и в большом количестве процессов над ведьмами в тот период. Через три дня после сражения при Нейзби на выездной сессии суда присяжных в Эссексе рассматривалось тридцать шесть дел предполагаемых ведьм, и всех, кроме одной, казнили по обвинению в черной магии и связи с дьяволом. По оценкам, тем летом казнили около сотни женщин, молодых и старых. Мир был исполнен тревоги.
