— Японский аналог феникса. Символ возрождения. Он бил мне тату, а я думал, что могу измениться, — вдруг сказал Дима. — Черт, синеглазая, рядом с тобой ощущаю себя кучкой ванильного дерьма.
— Просто ты не привык говорить о чувствах, — хитро прищурилась я.
Мне нравилось постепенно приручать его. Хотя иногда мне казалось, что и он меня к себе приручает — тоже постепенно. Мы отчаянно тянулись друг ко другу, но оба боялись этого. Боялись ошибиться, оступиться или сделать неверный выбор. Но то одиночество, что жило в нас обоих, постепенно растворялось в чувствах, о которых мы пока что почти не говорили.
— У тебя много девушек было, да? — осторожно спросила я.
— Достаточно.
— А особенные? Особенные были? Ты когда-нибудь влюблялся? — спросила я, гладя Диму по темным коротким волосам. Прикосновения стали зависимостью.
— Может быть, — пожал он плечами.
Про любовь ему было сложно говорить. Писать — гораздо проще. Он будто стеснялся ее.
— Расскажи про свою первую любовь! — потребовала я. — Какой она была? Это было взаимно? Вы встречались?
На его лицо набежала тень, но Дима все-таки рассказал:
— Мне было лет тринадцать, что ли. Познакомились в магазине, в очереди, она добавила мне рубль. А я проводил ее до дома. Взял телефон. Написал ей. Мы стали общаться. Я предложил ей стать моей девушкой. Даже смешно вспоминать.
— Какой она была, Барсик? — спросила я с любопытством, за которым скрывалась ревность.
— Красивой, — просто ответил он, и его губы тронула полуулыбка.
— Подробнее!
— Золотые кудряшки, светлоглазая, худенькая. Очень милая. Творческая. Писала стихи, танцевала, пела. Я называл ее ангелом, — вырвалось у него.
Я едва не заскрежетала зубами. Почему Барс так тепло говорит об этой девице?! Может быть, до сих пор вспоминает? Говорят, первая любовь — самая сильная.
— Значит, вы были влюблены друг в друга.
— Да, наверное.
Я слезла с его колен, села на раскладную табуретку рядом и стала жарить маршмэллоу над огнем.
— И что не так? — насмешливо спросил Дима.
— Все так, — хмыкнула я.
Ангел, надо же! Я даже представить не могу, чтобы он кого-то так сладко называл! В какую сторону презрительно сплюнуть?!
— Давай, расскажи, почему ты обиделась. Потому что я рассказал про эту девчонку? Но вообще-то, это ты попросила рассказать про нее, — спокойно сказал Дима.
Конечно, он был прав. Но мне все равно не хотелось быть хуже его первой любви, которую он называл ангелом. Я надулась.
— Мне не нравится, что она лучше, чем я, — мой тихий голос заставил Диму удивленно взглянуть на меня.
— Я это говорил?
— Нет, но…
— Не придумывай того, чего нет, Полин. Вы, девушки, хорошо это делаете. Но не нужно. Она действительно была особенной для меня. Мне казалось, я нашел родственную душу. Я только переехал сюда, мне было одиноко и все такое. А тут она. Добрая, нежная, творческая. Не похожая на тех девчонок, которых я видел раньше у себя на районе. Я был мелким, тупым и думал, что это навсегда. — Барс хрипло рассмеялся. — Но мы встречались недолго. Ее папаша запретил мне приближаться к ней. Даже вмазал, когда я к ней пришел. Сказал, что его дочери не место рядом с отбросом. И, наверное, промыл ей мозги. Она написала, что нам не по пути, и заблокировала меня всюду. И еще… Я все хотел сказать одну вещь, но не знал, как.
— Какую?
— Твой отчим — ее отец, — вдруг выдал Дима, и от удивления я едва не уронила маршмеллоу в костер.
— Что? — потрясенно переспросила я. — Повтори?..
— Твой тупой отчим не любит меня, потому что я подкатывал к его дочери, — сердито сказал Дима. — Я не сразу его узнал. А вот он меня — сразу. Ур-р-род. Сейчас бы он только попробовали ударить. Я бы его разорвал, падлу.
Я захлопала глазами, все еще не веря в слова Димы. Выходит, дочь Андрея, та, которую он не пустил в квартиру, была первой любовью моего парня? И он запретил им общаться?
— В это сложно поверить, — наконец, произнесла я, едва отойдя от шока. А маршмэллоу все-таки уронила.
— Самому смешно, — фыркнул Дима.
— Когда я закончу школу и свалю из его дома, он узнает, что мы встречаемся, — пообещала я. — Пусть облысеет от злости.
— Ты ведь хочешь вернуться к свой родной город? — спросил Дима.
— Да… А ты?.. Что хочешь делать ты? — с замиранием сердца спросила я, подумав вдруг, что не перенесу разлуку с ним. Что мне тогда делать? Как поступить? Это будет мучительный выбор…
— Хочешь, я поеду с тобой? — вдруг спросил Дима, и сердце радостно екнуло. Что он сказал? Поедет со мной?..
— Ты серьезно? — прошептала я.
— Да. Хочешь — уеду с тобой.
— Хочу. Очень.
Не выдержав, я подошла к Диме, все так же сидящему у костра, и он обнял меня за талию, прижимаясь щекой к животу. Сразу стало теплее.
Дима снова усадил меня к себе на колени. В его глазах сияли отсветы от костра, а сам он был спокойным и уверенным. Будто вдруг нашел равновесие внутри себя.
— Значит, я лучше, чем она? — лукаво спросила я, едва ли не мурлыкая от удовольствия находиться рядом с тем, кто был мне так дорог.
— Лучше, — ответил Дима.
«Скажи, что любишь меня», — подумала я про себя. Про любовь не говорили ни я, ни он. Дима в самом начале сказали лишь, что сохнет по мне. Запал. А я ему говорила, что он мне нравится.
Оказывается, говорить о любви было тяжело.
Вместо того, чтобы сказать те самые слова, которые я так мечтала услышать, Дима осторожно коснулся моих губ, заставляя их приоткрыться. Провел по ними кончиками пальцев, будто играя со мной. Склонился и поцеловал, заставляя забыть обо всем на свете.
Ласково. Так ласково, что сердце дрожало и было готово разбиться.
Мы целовались, растворяясь друг в друге, а рядом взлетали искры костра. Вдалеке слышался уютный стук колес поезда. А прямо над нашими головами низко рассекал темное небо самолет.
