На улице стремительно темнело, а я включила настольную лампу и делала реферат. В комнате стояла уютная тишина — слышно было дыхание Димы да щелканье клавиш клавиатуры. Пару раз я слышала двигатели самолетов, которые пролетали над домом.
Но в какой-то момент все изменилось. Раздался приглушенный стон. Я резко повернулась к Барсу — он все так же стал, но уже без прежнего умиротворения. Одной рукой он вцепился в диванную подушку, а на его висках блестел пот. Кажется, Барсову снилось что-то плохое, потому что он снова тихо простонал сквозь стиснутые зубы.
— Нет, — прошептал он неразборчиво. — Нет, не надо, не надо…
Я никогда не видела, чтобы человеку снились такие кошмары, и на мгновение мне стало страшно. Однако я взяла себя в руки, подошла к кровати, опустилась на корточки и осторожно потрогала Барса за плечо.
— Дим, — тихо сказала я. — Дим, проснись… Дима!
Он резко распахнул глаза, и я вздрогнула, увидев в них слезы. Блестящие, словно стекло.
Слезы. Плохой мальчик плакал во сне.
Что же ему должно было присниться? Почему он заплакал, когда спал?
Барс отвернулся, украдкой стирая слезы с ресниц. Не хотел, чтобы я заметила, и я деликатно сделала вид, что ничего не видела.
— Все хорошо, — прошептала я, гладя его по плечу. — Это просто сон.
Он повернулся и несколько секунд мы смотрели друг на друга, после чего он вдруг резко поднялся и сел.
— Кошмар приснился. Из детства. Забей. И вообще, — вдруг нахмурился Барс. — Иди домой. Тебе пора.
Глава 38. Тлеет сердце словно костер
Я ушла домой — не стала настаивать на том, чтобы остаться. Я безумно хотела узнать, что снилось Диме, что случилось с его мамой, как так вышло, что отец не живет с ним, но понимала, что Дима не готов рассказать о своей боли так же, как и я о своей. Но, рассказывая о своем папе, я дала понять ему — о таком говорить можно. О таком говорить нужно.
Нельзя держать боль в себе целую вечность. Пусть лучше на душе останутся шрамы прошлого, чем однажды ее разорвет этой болью.
Этому меня научила школьный психолог, к которой я ходила после гибели папы. На этом настояла моя классная, и, хотя сначала я сопротивлялась, то потом поняла — она была права. Да и школьный психолог оказалась понимающей и доброй. Без нее я бы не справилось, ведь тогда я осталась без поддержки мамы, которая ушла в депрессию.
Из квартиры мы вышли вместе, потому что Дима решил выгулять Лорда. Странно, но теперь он не казался мне страшным псом, который способен загрызть котенка. Лорд был воспитанной и умной собакой, а это значит, что хозяин хорошо его воспитал.
Воспитал… Интересно, каким бы отцом был Дима? Как бы воспитывал своих детей. Подумав об этом, я тихо прыснула. В это время мы ехали в лифте, и парень сердито на меня взглянул.
— Что? — спросила я, невинно похлопав ресницами, а перед глазами стояла картинка — Барсиков и трое его малолетних детей. Один сидит на шее, второй на руках, а третий висит на ноге и плачет.
— Надо мной смеешься? — Он обжег меня взглядом.
— Нет… — хихикнула я.
— Ты видела, — глухо сказал он.
— Что видела? — не поняла я. Его голос был таким напряженным, что вся смешливость моментально испарилась из моей головы.
— Когда я спал. Слезы. — Эти слова дались Барсу нелегко. Он произнес их с отвращением — не ко мне, а к себе. Как будто стыдился их.
— Я ничего не видела, — солгала я. — Только слышала, как ты стонал.
— Это потому, что мне снилась ты без одежды, — ухмыльнулся он, натягивая знакомую мне маску дерзкого парня, которому море по колено. Кажется, он успокоился, поняв, что я не заметила слез.
Почему мальчишки стесняются плакать?
Разве слезы делают человека слабее?
Слабее делает другое — злость, зависть, ненависть. Но не слезы. Плакать — значит быть живым, а не слабым.
— А я думала, что кошмар, — подняла я бровь.
— Это и был кошмар, — хмыкнул он и первым вышел из лифта, когда его створки распахнулись. Вот же Дуболомина!
Барс довел меня до подъезда, и мы остановились под фонарем. Странно, но мне не хотелось прощаться с ним. И казалось, что ему со мной — тоже. Мы просто стояли и таращились друг на друга, пока Лорд не стал негодующе гавкать и тянуть Барса в кусты.
— Нам пора. А ты иди домой. И завтра… Завтра снова приди, — выдал он.
Это не звучало как приказ. Скорее, как просьба.
— Зачем? — усмехнулась я. Думала, что Барс скажет что-нибудь милое, например, что скучает, а он выдал:
— Полы мне вымоешь.
— Че-го? — по слогам произнесла я. Он что, с дерева рухнул?
— И пыль вытрешь. А, еще окна, — добавил Барс.
— Я тебе, что, служанка? — рассердилась я.
— Ты делаешь все, что я захочу, если ты забыла, — любезно напомнил он. — А я хочу, чтобы ты убралась в моей квартире.
— У тебя что, рук нет? — фыркнула я. — Сам убирайся!
— У нас договор, малышка.
— Когда ты называешь меня малышкой, мне хочется треснуть тебя по морде.
— А когда ты злишься, мне хочется тебя поцеловать, — вдруг сказал Барс. Кажется, он сам этого не ожидал и торопливо добавил: — Чтобы закрыть тебе рот.
— Ну давай, — дерзко сказала я, задрав подбородок. — Закрой.
Едва я только представила, как он поцелует меня — по-настоящему, крепко и глубоко — как сердце забилось быстрее.
Дима сглотнул — я видела, как дернулся его кадык. Но в это время Лорд со всей дури потянул его в сторону — он явно хотел в туалет. А неподалеку от нас остановилась машина отчима. Он же еще недавно дома был? Куда ездил? Вот засада!
Андрей вышел, поставил авто на сигнализацию и приблизился к нам. Лицо его было спокойно, но я почувствовала исходящее от него раздражение. Он скользнул недобрым взглядом по Барсу, который вдруг подобрался, и Лорд глухо зарычал. Он словно чувствовал напряжение хозяина.
— Тихо, — велел ему Барс, и пес замолчал, недобро глядя на Андрея.
Отчим ничего не сказал. Он повернулся ко мне и, доставая из портфеля ключи, кинул:
— Ты идешь домой? Уже почти половина восьмого.
— Да, — ответила я тихо. — Пока, Дима.
Андрей открыл передо мной дверь, пропуская вперед, и я была вынуждена зайти в подъезд.
— Пока, Полина, — услышала я голос Барса, и по спине пробежали мурашки. То, как он произносил мое имя, было непривычно — мягко, с затаенной нежностью и грустью.
Будто бы он действительно был моим парнем.
