Эйб кивнул.
– Расскажите, что случилось с Китт после взрыва.
– Огонь затронул только дальний вентиль. Шлем ТиДжея был подключен к нему, но ТиДжей его снял и бросил Китт. Пламя вырвалось из отверстия, попало Китт на колени, и она загорелась.
– Что дальше?
– Я пытался снять шлем с Генри, но… – Мэтт опустил взгляд на свои руки. Шрамы там, где когда-то были пальцы, блестели, выглядели новенькими, как расплавленный пластик.
– Доктор Томпсон? Вам это удалось? – спросил Эйб.
Мэтт поднял взгляд.
– К сожалению, нет, – Мэтт заставил себя говорить громче, слова рвались наружу. – Пластик уже начинал плавиться, он был слишком горячим. Я не смог удержать его в руках.
Ощущение тогда у него было такое, словно он пытался удержать раскаленную кочергу. Руки отказывались слушаться. А может, это ложь. Может, он просто хотел сделать достаточно, чтобы потом заверить себя, что сделал все, что мог. Что он не оставил мальчика погибать только от того, что пожалел свои драгоценные руки.
– Я снял футболку, обернул вокруг ладоней и попробовал еще раз, но шлем Генри уже начал разваливаться, и руки загорелись.
– А что с остальными?
– Китт визжала, повсюду был дым. Тереза пыталась заставить ТиДжея забраться повыше, подальше от пламени. Все мы кричали Паку, чтобы он открыл камеру.
– Он это сделал?
– Да. Пак открыл люк и вытащил нас. Сначала Розу с Терезой, потом залез сам и помог выбраться ТиДжею и мне.
– А потом?
– Весь ангар уже горел. Густой дым не давал дышать. Я не помню, как… но как-то Паку удалось вынести Терезу, Розу, ТиДжея и меня из ангара, а потом он побежал обратно внутрь. Некоторое время его не было. Вдруг он появился с Генри на руках и положил его на землю. Пак кашлял, он был весь в ожогах, я сказал ему подождать помощи, но он не слушал. Он вернулся за Китт.
– А что Генри? В каком он был состоянии?
Мэтт быстро подошел к Генри, борясь с собой, каждая клеточка его тела велела бежать как можно дальше. Он опустился и взял Генри за руку. Та все еще была невредимой, без единой царапины, как и все тело от шеи и вниз. Одежда не тронута огнем, носки все еще белые.
Мэтт старался не смотреть на голову Генри. И все равно он заметил, что шлем исчез. Значит, у Пака получилось его снять, подумал он, но потом увидел синее латексное кольцо на шее и понял: пластик просто растаял, оставив лишь это кольцо. Огнеупорная деталь, которая защитила все, что ниже шеи Генри, сохранила его в первозданном виде.
Он заставил себя взглянуть на голову Генри. Он дымилась, волосы опалились, каждый сантиметр кожи обуглился, покрылся волдырями, запекся кровью. Сильнее всего были повреждения справа, там, откуда поступал кислород – и откуда ворвался огонь. Там кожа полностью сгорела, обнажив кость и зубы. Стало видно новые зубы Генри, раньше прятавшиеся под десной. Идеальные, крошечные, расположенные выше других. Можно было без сомнения сказать, что вот молочные зубы, а вот выше – постоянные, все на виду. Подул ветерок, Мэтт ощутил запах обугленной плоти, горелых волос, вареного мяса.
– Когда я подошел, Генри уже был мертв, – сказал Эйб.
Янг
У нее был не совсем дом. Скорее лачуга. Под определенным углом выглядела причудливо. Походила по форме на домик лесничего или деревянный домик, построенный подростком с его не очень умелым папой. Глядя на такой домик, добрая мама может сказать: «Неплохая попытка. А ведь вы даже не обучались работе с деревом».
Впервые увидев ее, Янг сказала Мэри:
– Неважно, как она выглядит. Здесь будет сухо и безопасно. Это главное.
Трудно оказалось чувствовать себя в безопасности в скрипучей халупе, скособоченной с одной стороны, словно вся постройка вот-вот осядет на землю. Земля была мягкой и сырой, так что это казалось возможным. Дверь, одинокое «окно» – пластиковая вставка в дыре в стене – были кривыми, листы фанеры лежали на полу неровно. Кто бы ни построил эту лачугу, с идеей прямых углов и уровнем он точно не был знаком.
Но теперь, открывая покосившуюся дверь и ступая на ходящий ходуном пол, Янг чувствовала себя именно в безопасности. Теперь она могла сделать то, о чем мечтала с того момента, как судья стукнул молотком в конце первого дня заседания: сильно расхохотаться и прокричать, как она любит американские суды, Эйба, судью и присяжных. Последних вообще больше всего. Как ей нравится их стремление проигнорировать указание судьи не обсуждать дело ни с кем, даже друг с другом. Как только судья встал (больше всего Янг понравилось именно то, что они даже не дождались, пока он выйдет), они принялись обсуждать Элизабет, какая она противная, сколько самообладания она выказала здесь, перед людьми, чьи жизни разрушила. Янг понравилось, как они синхронно обернулись на Элизабет перед тем, как уйти, словно действовали заодно, с одним и тем же выражением отвращения на лицах и красивым, словно отрепетированным единообразием движений.
Янг знала, что ей не следует так думать, даже услышав жутковатый рассказ Мэтта, вспоминавшего смерти Генри и Китт, увидев его ожоги, ампутированные пальцы, узнав, через какие сложности он прошел, учась делать все левой рукой. Но весь прошлый год был наполнен непрерывным горем, воспоминаниями о криках Пака в ожоговом отделении больницы, попытками представить будущее с неработающими конечностями, так что просто рассказы обо всем этом на нее уже не производили столь сильного впечатления. Как лягушки, привыкнув к горячей воде, не пытаются выпрыгнуть из кипящего котла. Она привыкла к трагедии, чувства притупились.
Но радость и облегчение – это были чувства из прошлого, давно погребенные и забытые, а теперь они выступили на поверхность, их больше ничего не сдерживало. Когда Мэтт рассказал о последних минутах перед взрывом, и не возникло ни вопроса, ни малейшего намека на то, что Пака не было в ангаре, ей показалось, словно прежде у нее по венам несся поток, отключая все органы, а в тот момент дамба не выдержала и все вырвалось наружу. История, которую Пак придумал, чтобы их защитить, и которую он так долго репетировал, стала правдой. Единственный, кто мог ее опровергнуть, вместо этого все подтвердил.
Янг повернулась, чтобы помочь Паку, подошла, и он сказал с широкой улыбкой:
– Сегодня был хороший день.
Он выглядел как маленький мальчик, рот кривился, один уголок поднимался чуть выше, румянец только на одной щеке.
– Я не мог дождаться, пока мы останемся наедине. У меня хорошая новость, – продолжил он, улыбаясь все шире и кривее, и Янг ощутила восхитительное чувство единения с мужем. – Представитель страховой был в зале суда. Мы пообщались, пока ты выходила в уборную. Он отправит отчет, как только объявят приговор. Он сказал, что через несколько недель мы получим деньги.
Янг откинула голову, сложила руки, закрыла глаза, как делала ее мать, когда хотела поблагодарить Господа за хорошие новости. Пак засмеялся, она тоже.
