Словно отвечая ей, Шеннон продолжила:
– Вы сильно разозлились на демонстрантов?
– Не то чтобы разозлился. Мне не нравилось, что они мешают моим пациентам, – ответил Пак.
Шеннон подняла со стола папку.
– В соответствии с отчетом полиции, на следующий день после взрыва вы обвиняли демонстрантов в том, что они устроили поджог. Цитата: «Они угрожали, что пойдут на все, чтобы закрыть ГБО», – прочитала Шеннон и подняла глаза. – Отчет соответствует действительности?
– Да, – Пак на мгновение отвел взгляд.
– И вы поверили в их угрозы, так? В конце концов, из-за них нарушилось электропитание, что помешало вашей работе. И даже когда их увозила полиция, они обещали вернуться и продолжить, пока вы не закроетесь насовсем, верно?
– Какая разница? – Пак пожал плечами. – Мои пациенты верят в эффект от терапии ГБО.
– Мистер Ю, разве вера ваших пациентов не основана на том, что вы более четырех лет работали в центре ГБО в Сеуле?
– Мои пациенты видят результаты. Детям становится лучше, – ответил Пак, качая головой.
– Верно ли, что демонстранты угрожали разузнать о вас все, что только можно, в том числе связаться с тем центром в Сеуле? – продолжила Шеннон.
Пак сжал зубы и промолчал.
– Мистер Ю, если бы взрыва не произошло и они бы действительно связались с владельцем центра, что мистер Бйонг Рен Ким мог бы им рассказать?
Эйб запротестовал, судья поддержал. Пак не шевелился, не мигал.
– Правда в том, – сказала Шеннон, – что вас уволили за некомпетентность, когда вы и года не проработали, больше, чем за три года до переезда в Америку, так? И если бы демонстранты это выяснили, то ваше дело пошло бы ко дну, оставив вас ни с чем. Вы не могли этого допустить, да?
Нет, это невозможно. Но Янг видела лицо Пака, побагровевшее от гнева, нет, от стыда. Он опустил глаза, не в силах встретиться с Янг взглядом, и она вспомнила, как Пак попросил ее больше не писать на рабочую электронную почту, потому что им якобы запретили личную переписку. Эйб опротестовал, Пак выкрикнул, что не причинял вреда своим пациентам, судья ударил молоточком, Янг отвернулась. Она оглядывала зал суда, и глаза зацепились за фотографию на подставке, где солнце бликовало на чем-то блестящем в витрине «Центра Праздника». Она проходила мимо этого магазина вчера по дороге в суд. Если закрыть глаза, она могла бы представить себе, будто вчера еще не закончилось и она ничего не знает о секретах и лжи своего мужа, и все еще думает лишь о том, во сколько им обойдутся украшения и шарики ко дню рождения Мэри.
Шарики. Янг широко распахнула глаза от внезапно пришедшей мысли и внимательнее вгляделась в фотографию. Там невозможно было разобрать, что именно бликует на витрине. Но вчера, когда они проезжали мимо, Янг их видела, они лениво летали внутри, рядом с банкоматом, блестящие, с металлическим отливом, фольгированные шары со звездами и радугами. Точно такие, как застряли в линиях электропередач в день взрыва.
Когда Мэри (тогда еще Ме-хе) был год, Янг рассказала Паку, что их малышка впервые просияла, увидев шарики, и Пак взял несколько с какого-то мероприятия на работе, привез в переполненном метро и автобусе. Из-за этого он опоздал, сказал, что пришлось больше получаса ждать, пока в поездах не станет посвободнее, чтобы шарики не раздавили. Но когда он приехал, Ме-хе завизжала от восторга, проковыляла на пухленьких ножках через комнату, старалась обхватывать шарики ручками, словно пытаясь их обнять. Пак захохотал и принялся изображать клоуна, с веселыми выриками пиная шарики головой, а Янг стояла рядом и удивлялась этому мужчине, вовсе не такому, каким он был раньше, каким он был всегда, когда поблизости не было дочери. Обычно это был прагматичный, серьезный мужчина, старающийся создавать вокруг себя атмосферу спокойного достоинства. Он редко шутил и редко смеялся.
То же самое она ощущала и теперь, смотря на Пака и убеждая себя, что этот уставившийся на Шеннон мужчина со вздувшимися на лбу венами и с волосами, насквозь промокшими от пота, – это тот же самый мужчина, который принес домой воздушные шарики больше головы ребенка. Сейчас, как и тогда, он снова оказался не таким, каким она его знала. Но тогда он просто раскрылся с новой стороны. А теперь это было буквально: Пак действительно оказался не тем, за кого она его принимала, он не был управляющим центра оздоровления и экспертом по ГБО, каким притворялся.
Пак поехал с трибуны на перерыв, и Янг попыталась поймать его взгляд, но он избегал ее. Он выглядел почти радостным, когда Эйб вмешался, сказав, что им надо подготовиться к повторному допросу, и укатил его, даже не взглянув в ее сторону.
Повторный допрос. Новые вопросы к Паку, новая ложь, объясняющая ту, что он уже сказал. У Янг скрутило живот, кислота побежала по пищеводу наверх, к горлу. Она наклонилась, стараясь удержать содержимое желудка, с усилием сглотнула. Надо отсюда уходить, она едва могла дышать.
Янг взяла сумочку и сказала Мэри, что ей дурно. Наверное, съела что-то не то, сказала она, и поспешила к выходу, стараясь не споткнуться. Она понимала, что надо объяснить Мэри, куда она идет, но она и сама не знала. Знала только, что должна уйти. Немедленно.
Она ехала слишком быстро. Дорога из Пайнбурга была неасфальтированной деревенской колеей и в дождливые дни, как сегодня, становилась грязной и скользкой. Но ее успокаивали крутые повороты на максимальной скорости, необходимость обеими руками выкручивать руль, вдавливая тормоз в пол, неконтролируемое возбуждение от того, как тело соскальзывало к дверце. Если бы Пак был рядом, он бы крикнул ей замедлиться, ехать спокойно, как нормальная мать, но он далеко, Янг – одна. Одна, и может сконцентрироваться на хрусте шин по гравию, стуке дождя по крыше машины, тоннеле, который образуют толстые ветви деревьев. Тошнота отпустила, Янг снова смогла дышать.
Когда вода в ручье поднималась, как сегодня, он напоминал ей о родной деревне Пака недалеко от Пусана. Однажды она обмолвилась об этом Паку, но тот велел не выдумывать. Сказал, что ни на йоту не похоже на его деревню, просто она – городской человек, поэтому любые сельские местности для нее выглядят одинаково. На самом же деле здесь виноградники вместо рисовых полей, олени вместо коз. Но ручей приобретал в непогоду тот же оттенок, что и вода, покрывающая рисовые плантации: светло-коричневый, как старый крошащийся шоколад. Было в этом месте что-то особенное; там было не за что зацепиться, невозможно определить место и время, и можно было перенестись на другую сторону земного шара, в далекое прошлое.
Они впервые поссорились в родной деревне Пака. Они поехали туда после помолвки, в знак уважения к его родителям. Пак нервничал; он был уверен, что она, всегда жившая в высотках со всеми коммуникациями и центральным отоплением, возненавидит его дом. Пак так и не понял, что ей понравилась деревня, спокойствие, возможность сбежать от химического смога и строительного шума, наполнявших каждый уголок Сеула, готовившегося принять Олимпиаду. Выйдя из машины, она сразу уловила сладковатый запах компоста, немного напомнивший запах кимчи при первом открывании банки после завершения ферментации. Янг оглядела холмы, детей, бегающих по кочкам у воды, пока их мамы стирают на деревянных досках, и сказала: «Трудно поверить, что ты отсюда родом». Пак обиделся, услышал в этих словах подтверждение его давнего убеждения, будто родные Янг (а заодно и она сама) считают его «ниже» себя. Хотя Янг говорила это как комплимент, как похвалу, что он поднялся из нищеты в университет. Ссора закончилась тем, что Пак заявил, что собирается отказаться от приданого, как и от работы в сфере продаж в фирме электроники, принадлежащей ее дяде. «Мне не нужны подачки», – объявил он.
