Янг подошла к этим трем книгам. Вблизи она заметила, что книга посередине лежит неровно. У нее внутри что-то есть, обложка несколько приподнималась. Она осторожно дотронулась до верхней книги кончиком сандалии. Так осторожно, словно книги – это ядовитые змеи, которые только кажутся мертвыми, но в любой момент могут проснуться, Дотронувшись, легонько толкнула ее, чтобы только сбить на пол. Затем наклонилась и подняла вторую книгу – «Теорию справедливости» Джона Роулза, ее любимую книгу в университете. Так вот из-за чего поднималась обложка – открыв книгу, она увидела такие знакомые листы бумаги, исписанные ее аккуратным почерком. Это были ее конспекты и тезисы для магистерской диссертации, где она сравнивала Роулза, Канта и Локка в применении к Раскольникову из широко известного произведения Достоевского «Преступление и наказание». Она так и не защитилась, мама заставила бросить («Никому не нужна жена более образованная, чем ты сам, это унизительно!») А потом Янг и забыла, что не выбросила их. Она отложила их в сторону и пролистала нижнюю книгу.
Только закончив просматривать книги, Янг заметила, что все это время задерживала дыхание. Она закрыла глаза и выдохнула. Выдох принес облегчение, покалывание в пальцах возвестило, что кислород снова насыщает тело. Она ожидала найти что-то еще, была в этом уверена и боялась до жути. Но что же она обнаружила на самом деле? Доказательство того, что Пак не бросил курить и своровал (если это можно так назвать) сигарет на пятьдесят долларов? Ну и что? Да, у него иногда бывали секреты. А у какого мужа их нет? Он курил, и после взрыва решил скрыть курение из страха, что его несправедливо осудят. Что в этом дурного?
Она посмотрела на часы. 14:19. Пора возвращаться в суд. Потом она найдет время и устроит Паку допрос. Даже не допрос, это слишком сильное слово. Просто спросит. Обсудит. Она покажет ему жестянку и посмотрит, что он ответит.
Руки у нее подрагивали, когда она подняла жестянку. Ей пришлось фыркнуть на себя, посмеяться над уровнем паники, до которого она сама себя накрутила, уверенная, что раскроет какие-то неопровержимые доказательства, уличающие мужа во лжи. Не только это. Теперь, когда все закончилось, она могла признаться: она ожидала найти доказательства того, что ее муж, этот интеллигентный человек, любящий ее и дочь, бросившийся в огонь ради своих пациентов, – убийца. «Сахр-еен. Бан-хва», – сказала Янг в полный голос. Убийство. Поджог. Она почувствовала себя низко за то, что могла такое подумать, что допустила подобные мысли. Плохая жена.
Она взяла коробочку и подняла бумажный пакет, в котором та лежала. Раскрыла пакет, чтобы убрать жестянку на место, но заметила внутри что-то еще. Достала. Буклет на корейском, «требования для возвращения в Южную Корею», к ним степлером прикреплена визитка риэлтора из Аннандейла и рукописная записка на корейском: «Как здорово, что вы возвращаетесь. Надеюсь, буклет поможет. Прилагаю списки по вашему запросу. Звоните в любое время.»
Сзади к буклету был прикреплен документ. Список квартир в Сеуле, все доступны в момент обращения. Она вернулась к первой странице. Дата запроса: 08/08/19. 19 августа 2008 года.
Ровно за неделю до взрыва. Пак планировал переехать обратно в Корею.
Тереза
Спустя два дня после взрыва она подслушала обсуждение «трагедии», как его называли в те первые дни. Она сидела в больничном кафе, пила кофе, точнее, помешивала, притворяясь, что пьет.
– Чудо, что те двое детей выжили, – произнес женский голос, низкий и хриплый, как если женщина пытается звучать сексуально, или по-мужски.
– Да, точно, – ответил мужской голос.
– Начинаешь задумываться, что у Господа Бога странное чувство юмора.
– В смысле?
– Ну, ребенок, который был почти нормальным, погибает, аутист получает травмы, но жив, а ребенок с серьезными повреждениями мозга цел и невредим. В этом есть своеобразная ирония.
Сосредоточивщись на размешивании, Тереза все быстрее водила ложкой по кругу, так что белые сгустки застывших сливок крутились в вихре. Она почти слышала шум бегущей по спирали жидкости, бурление звучало у нее в ушах, перекрывая шум кафе. Она мешала все быстрее, энергичнее, не обращая внимания, что кофе выплескивается через край и попадает на руки. Она хотела, чтобы кофейный смерч достиг дна кружки.
Что-то выбило ложку у нее из рук. Она моргнула, чашка перевернулась, кофе разлился повсюду. Бурление прекратилось, в тишине она услышала звенящее эхо, как звуковой послеобраз. Она подняла глаза. Все смотрели на нее, никто не шевелился и ничто не двигалось, если не считать лужи кофе, ползущей к краю стола.
– Мэм, все в порядке? – спросила женщина с низким голосом, бросая салфетки между кофе и краем стола. Одну салфетку она дала Терезе, и та сказала:
– Извините. То есть, спасибо.
– Ничего страшного, – женщина положила свою руку на руку Терезе и повторила эту фразу еще раз, а потом опустила глаза и покраснела. Тереза поняла, что женщина узнала в ней маму той иронично не пострадавшей девочки.
Женщина с низким голосом оказалась следователем Морган Хейтс, и теперь Тереза увидела, как она входит в зал суда после ланча. По необъяснимой причине Тереза ощущала жаркий прилив стыда всякий раз, как вспоминала слова следователя в кафе, которые, наверное, всем приходили на ум: что Роза, как самая нездоровая, должна была бы погибнуть. Это было бы справедливо. Логично. Ясно. Избавиться от неполноценного ребенка с поврежденным мозгом, который не может ни говорить, ни ходить, который и так все равно что мертв.
Тереза прикрылась зонтиком, чтобы детектив Хейтс ее не заметила. Стоя в очереди на входе в здание суда, она слышала самые разные высказывания. Например, «Его могут отправить в учреждение. Размазывание фекалий усилилось. В школе приходится его привязывать, иначе он бьется головой». На это кто-то отозвался: «Бедняга. Он потерял мать. Не удивительно, что он бунтует, но…» В какой-то момент в очередь вклинились трое подростков и вообще стали заглушать голоса своей громкой болтовней.
ТиДжей. Размазывание фекалий. Китт как-то упоминала это во время сеанса. Элизабет тогда обсуждала новые черты аутизма в поведении Генри, зацикленность на камешках, а Китт сказала: «Знаете, чем я вчера четыре часа занималась? Отмывала дерьмо. В прямом смысле. ТиДжей начал размазывать свои фекалии. Снимает подгузник и размазывает какашки по стенам, занавескам, коврам, повсюду. Вы представить себе не можете, каково это. Меня оскорбляет, когда ты сравниваешь ТиДжея и Генри, потому что у обоих аутизм. Ты все жалуешься, что Генри не смотрит в глаза, не считывает лица, у него мало друзей. Думаешь, это огромное горе, может, так и есть. Каждый день в роли родителя ужасен. Детей дразнят, они ломают кости, их не приглашают на вечеринки, и когда это происходит с моими девочками, я разделяю их горе и плачу вместе с ними. Но все это нормально и даже близко не стоит к тому, через что я прохожу с ТиДжеем, что за пределами нашей гребаной реальности».
У них частенько бывали такие перепалки, сравнения тяжести симптомов их детей, версия конкуренции для родителей особых детей. Тереза часто вставляла свои пять тревожных копеек про риск, что Роза умрет, подавившись слюной, или от сепсиса из-за пролежней, и они быстро умолкали. Но тогда, слушая Китт, Тереза представила себе вонь, грязь, страдания при уборке, и не нашлась, что сказать. На размазывание фекалий у Терезы не нашлось контрпримера, который помог бы Китт подумать, что у нее не все так уж и плохо».
