– Понимаю, ты все слышала, – сказал Пак. – Ю-бо, ты должна понять. Я не хотел, чтобы это тяготило тебя, я думал, в итоге все сложится лучше, если…
– Сложится лучше? – удивленно произнесла она, повернулась и уставилась на него. – Как что-то могло пойти хорошо? Мальчик погиб. Пятеро детей лишились матери. Невинная женщина предстала перед судом по обвинению в убийстве. Ты сам в инвалидном кресле. А Мэри всю жизнь предстоит жить с тем, что ее отец – убийца. Ничто никогда не сможет быть хорошо!
Янг даже не замечала, что кричит, пока не умолкла и не услышала эхо собственных слов в тишине. В горле драло и свербело.
– Ю-бо, – попросил Пак. – Зайди внутрь. Давай поговорим. Вот увидишь, все образуется. Нам просто нужно пока что продолжать молчать.
Янг попятилась, на что-то наступила, пошатнулась, чуть не упала. Мэри и Пак оба ринулись вперед, протягивая руки. Янг посмотрела на протянутые рядом руки дочери и мужа, предлагающие ей помощь и поддержку. Она посмотрела на их лица, она любила этих прекрасных людей, стоявших у подножия тропинки, ведущей вдоль ручья. Высокие деревья за ними создавали купол у них над головами, сверкающие лучи солнечного света пробивались сквозь листву. Такое прекрасное утро, а вся ее жизнь рушится, словно Господь стремится довести что-то до нее и продемонстрировать ее никчемность.
– Ум-ма, пожалуйста, – сказала Мэри, посмотрев на нее, и от нежности, с которой она сказала «мама» по-корейски, Янг захотелось обнять дочь и вытереть ей слезы большим пальцем, как раньше. Она подумала, как легко было бы сказать «Да», взяться за руки и закрепить союз, который будет крепко держаться на их секрете. Потом она подняла глаза на почерневшую субмарину, со сквозными дырами в стенах, обожженную языками пламени, которые забрали восьмилетнего мальчика и женщину, пытавшуюся его спасти.
Она покачала головой. Нет. Она сделала один шаг назад, потом еще и еще, пока наконец не отошла на достаточное расстояние, чтобы они не смогли ее коснуться.
– Ты не вправе меня ни о чем просить, – сказала она, отвернулась от них, своих мужа и дочери, и ушла.
Мэтт
Он искал Мэри в суде. Он хотел ее увидеть. Даже нет, не то чтобы именно хотел. Ему это было необходимо. Примерно как у стоматолога, ты не то чтобы хочешь сверлить зуб, но это нужно сделать, чтобы остановить боль. В зале было больше народу, чем обычно (наверное, вследствие последних новостей – «Суд над мамой-убийцей: она поила сына отбеливателем»), но никого из Ю не было, что странно.
Жанин уже приехала.
– Я записала голос. Сегодня они дадут прослушать его тому сотруднику, – прошептала она. У него в животе заворочалось беспокойство, когда он подумал о том, что у Мэри был доступ к его машине и телефону внутри.
– Вы видели кого-нибудь из Ю? – спросил Эйб, повернувшись.
Он покачал головой. Жанин ответила:
– Кажется, сегодня у Мэри день рождения. Может, они празднуют?
День рождения Мэри. Что-то казалось неправильным, зловещим. Тревожная совокупность фактов: машина и ключ, сон, теперь еще и день рождения. Восемнадцатый, теперь она официально взрослая. Подлежит уголовной ответственности. Черт.
Детектив Хейтс вышла вперед для перекрестного допроса. Шеннон не стала терять времени на приветствия и прочие формальности, не встала и даже не дождалась, пока стихнут шепотки в зале. Она сказала прямо со своего места:
– Вы считаете, что Элизабет жестоко обращалась с ребенком, так?
Все заозирались, словно в поисках источника вопроса. Хейтс явно была застигнута врасплох, как боксер, который ждет, что сейчас минуту будет кружение по рингу, а вместо этого получает удар в лицо сразу же после гонга.
– Ну… наверное, это так. Да, – ответила она.
Все еще сидя, Шеннон спросила:
– Вы сказали коллегам, что это важно в настоящем деле, так как, кроме обвинений в жестоком обращении, никакого другого мотива нет, так?
– Не припоминаю, – Хейтс нахмурилась.
– Нет? Вы не помните, как написали: «Нет насилия – нет мотива» на маркерной доске на встрече 30 августа 2008?
Хейтс сглотнула. Момент спустя она прокашлялась и сказала:
– Да, теперь припоминаю, но…
– Спасибо, детектив, – Шеннон встала. – Теперь расскажите нам, как вы обычно обрабатываете обвинения в жестоком обращении, – она подошла медленно и расслабленно, словно гуляла по саду. – Верно ли, что в случае серьезных подозрений вы изымаете ребенка из семьи, из-под опеки родителей, до окончания разбирательства?
– Да, если есть достоверная серьезная угроза, мы стараемся получить экстренный ордер, позволяющий временно перевести ребенка в приемную семью на время расследования.
– Достоверная серьезная угроза, – Шеннон подошла поближе. – В данном случае, получив заявление в отношении Элизабет, вы не забрали Генри из дома, даже не попытались. Так?
Хейтс посмотрела на Шеннон немигающим взглядом, поджав губы, После долгого молчания она проговорила:
– Да.
– Это значит, что вы не верили в существование реальной угрозы для Генри, верно?
Хейтс перевела взгляд на Эйба, потом обратно на Шеннон и помигала.
– Такова была наша предварительная оценка, до расследования.
– Ах, да. Вы пять дней проводили расследование. В любой момент, если бы вы решили, что с Генри на самом деле жестоко обращались, вы могли и должны были бы забрать его, чтобы защитить. Ведь в этом ваша работа?
– Да, но…
– Но вы этого не сделали, – Шеннон приблизилась, как бульдозер, нацелившийся на преграду. – Целых пять дней после звонка вы позволили Генри оставаться дома, верно?
Хейтс закусила губу.
– Вероятно, мы ошиблись в наших оценках….
– Детектив, – сказала Шеннон, подчеркивая каждое слово, – пожалуйста, отвечайте только на мой вопрос. Я не спрашивала о том, как вы осуществляли вашу работу. Хотя ваше начальство и органы юстиции заинтересованы в подаче иска в интересах Генри, и им может быть любопытно услышать, как вы признаетесь в совершенной ошибке. Но мой вопрос другой: после пяти дней расследования вы сочли или не сочли, что Элизабет представляет реальную угрозу для Генри?
– Не сочли, – Хейтс выглядела удрученной, говорила без интонации.
– Спасибо. Теперь давайте поговорим о самом расследовании, – Шеннон поставила на подставку пустой лист бумаги. – Вчера вы сказали, что расследовали четыре вида жестокого обращения: отсутствие должного ухода, эмоциональное, физическое и медицинское насилие. Верно?
– Да.
Шеннон записала эти четыре категории одну под другой на листе.
– Вы общались с Китт Козловски, восемью учителями, четырьмя терапевтами, двумя врачами, а также с отцом Генри?
